Одинокая леди
Шрифт:
— Так что я оставляю тебя, чтобы ты могла хоть немного отдохнуть, — сказал он великодушно — Боже мой! — и поцеловал меня.
Я ничего не почувствовала, но он, как мне показалось, даже не уловил этого.
— Мы созвонимся, — сказал он.
— Угу...
— Я рад, что мы смогли поговорить и все выяснить, — сказал он, улыбаясь.
— Угу...
— Позвони мне сразу же, как только сможешь. Он поцеловал меня еще раз, и, наконец, я смогла закрыть дверь за ним. Вернулась в комнату.
Заметила бутылку шотландского. Взяла ее и бросила
Прошла в спальню, разделась, скользнула между прохладными простынями и закрыла глаза.
Последняя мысль, которую я помню перед тем, как провалиться в бездонный сон, была: «Какое же дерьмо мужчины!»
Глава 16
Снег все еще падал, когда мы вышли из темного театра. Макс, маленький, толстенький заведующий труппой, подбежал к нам, заметив, что мы выходим из вестибюля.
— Мистер Фэннон взял машину и поехал в отель. Ему нужно сделать несколько важных звонков. Он сказал, что сразу же пришлет машину за вами.
Я посмотрела на Гая.
— Не возражаешь пройтись пешком?
— Снегу навалило нам до задницы, — буркнул он.
— Какого черта! Тут всего три квартала. И кроме того, снег и свежий воздух нам сейчас не помешают.
— Ладно, — и он приказал Максу, — задержи машину для актеров.
— Будет исполнено, мистер Джонсон, Засунув руки в карманы, ни слова не говоря, мы протопали два квартала. Проехал бульдозер, сбрасывая снег на обочину. Мы постояли на перекрестке, дожидаясь, пока он не повернет на другую улицу.
В голове моей все еще продолжался спектакль. Вернее, раскручивался — снова и снова-с самого начала. Звучали гулкие голоса артистов в почти пустом зрительном зале. Ожидаемый смех зрителей так и не прозвучал. Я все еще слышала реплики, оказавшиеся плоскими, как фанера. Все еще видела критиков, опускающих глаза долу, уходя со спектакля.
— Пьеса воняет, — сказала я наконец.
— Не стоит так уж драматизировать события и быть несправедливой к собственному детищу. Ты подумай сама: такая гнусная, затраханная метель в день премьеры — это же нужно придумать! Самая сильная за пять лет!
— Но ведь в зрительном зале не мело, — упрямо возразила я. — Просто ничего не получилось. Все шло вкривь и вкось. И актеры угробили все лучшие места, посадили все реплики. Один за другим провалились.
— Просто они нервничали. Завтра сыграют лучше. Между прочим, именно поэтому премьеры играют на гастролях — обкатывают спектакль.
Мы уже подошли к гостинице.
— Все слишком затянуто, — я продолжала думать о своем. — Если мы сократим каждый акт не менее, чем на пять минут, пьеса оживет.
— Первый акт нужно сократить на десять минут — именно в первом акте начинаются все наши беды. Потому что нам не удается зацепить зрителей, поймать их на крючок.
Он открыл передо мной дверь гостиницы, и нас встретил порыв горячего воздуха из вестибюля.
— Есть настроение поработать сегодня ночью? — спросил он, когда
— А зачем я здесь?
— У тебя или у меня? — спросил он.
— У тебя. Я принесу машинку.
Я выбрала его номер потому, что режиссер и звезды в гостиницах получали обычно апартаменты. Авторы же располагались в самом низу гастрольных приоритетов, так сказать, самая нижняя зарубка на тотемном столбе театральных фетишей и потому получали крохотные одиночные номера.
Если, конечно, это не был мой бывший или равные ему.
Мы подошли к лифту.
— Я закажу сандвичи и кофе, — сказал Гай.
— Хорошо. Только дай мне полчасика, чтобы принять душ и переодеться в сухое.
— Пока! — сказал он.
Первое, что бросилось мне в глаза, когда я вошла в свою комнату, был огромный букет цветов на столике перед зеркалом. Я взяла карточку и прочитала:
Любовь и успех.
Гордимся нашей маленькой девочкой. Мама и папа Я посмотрела в окно, за которым бушевала метель, и слепящий снег образовал белесый занавес, скрывающий сцену, где происходило недоступное моему взору действо, потом перевела взгляд на цветы и разревелась...
Мы работали уже часа три, когда в дверь неожиданно постучали.
— Простите, что беспокою вас, мистер Джонсон, — сказал входя Макс виноватым голосом, — но мистер Фэннон хотел бы вас видеть у себя в номере немедленно.
— Скажи ему, что я сейчас приду, — ответил Гай. Когда Макс скрылся, я спросила:
— Как ты думаешь, что ему нужно среди ночи?
— Не знаю. Скорее всего, хочет сказать мне, что пьеса нуждается в сокращении и что именно, по его мнению, следует ужать, — он надел пиджак.
— Закончи пока этот кусочек в первом акте. Думаю, что мы на правильном пути, и это очень сильно поможет. Я скоро вернусь.
Но вернулся он только через полчаса. К тому времени я уже полностью закончила работу над сокращениями в первом акте и приступила ко второму.
Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы догадаться, как скверно обстоят наши дела.
— Он хочет закрывать...
— Но он не может! — воскликнула я. — Мы имеем право на несколько спектаклей!
— Он продюсер. Он может делать все, что ему придет в голову. В его руках кошелек.
— Но почему? — беспомощно спросила я. — Мы ведь даже не видели утренних рецензий.
— Он уже получил все, какие выйдут в местных газетах. У него в типографии есть свои люди. Так что на столе у него лежат оттиски всего, что завтра появится в газетах.
— И что пишут критики?
— Они не пишут — они уничтожают. Все. как один. Сплошное убийство жирным шрифтом.
— Ты сказал ему, что мы тут делали?
— Сказал, — ответил он уныло. — А он ответил, что мы должны были подумать о длиннотах до премьеры. Мне все же удалось выудить из него одно обещание. Он согласился не принимать окончательного решения до разговора с тобой. В конце концов, пьеса твоя, ты автор.