«Готово? — В путь!» Приветливый толстякВзмахнул рукой, — и мощная машинаРванулась с места. Мягко покачнувшисьНа кожаном сиденье, мы с соседомСлегка ударились плечом к плечуИ мирно улыбнулись. Перед намиДве парочки, а впереди высокийУгрюмый юноша, по виду немец,В плаще и устрашающих очках.Автомобиль летит. За нами следомИ пыль и дым пахучего бензина,Навстречу нам сады и огороды,На грядках пугала и с ними рядомСпокойно скачущие воробьи.Но вот уж лес. Не замедляя ходу,Несемся в гору. По краям дорогиМногосаженные толпятся сосныИ кланяются, и шумят вослед.Дорога извивается. НаправоОтвесная гранитная стена,Налево сосны.Вдруг — прорыв: с разбегаМы вылетаем на крутой утес.С двухверстной высоты вниз,
по уступам,Сбегает лес: деревья выгибаютСтволы вдоль скал, откидывают ветви,Как в ужасе пред бездной отступая.……………………………………………..Сосед-француз болтает милый вздорО завтраке, о небе, о Вогезах,Я слушаю с учтивою улыбкой, —И вот уже не слышу: с вышиныМы, чудится, срываемся в ущелье.Туннель — и снова яркий свет и ветер,И озера блистающие воды,И далеко на синем горизонтеВогезских гор прерывистая цепь:Огромные, они напоминаютО грозном, о величественном мире,И кажется душе, что им подобноВ безмолвии над дольнею землейОна возносится…«А вот и Линге!» —Шофер протягивает руку влево.И точно: там, за ближним перелеском,Разделены извилистой ложбиной,Два исполинских высятся холма.Они стоят, как будто Божьим гневомОпалены: проклятые обрубкиСухих стволов, без листьев, без ветвей,Сбегают вниз сожженными рядами,И молодые свежие побегиВкруг них растут испуганной толпой.У кладбища мы сходим. Здесь лежатФранцузские стрелки: двенадцать тысяч,По сорок-пятьдесят в одной могиле,Над каждой — белый деревянный крест.Двенадцать тысяч жизней!.. НеглубокийПесчаный ров, — и вот уж мы идемНемецким кладбищем: кресты и сосны,И вновь кресты: на двух-трех имена,А прочие без имени.Траншея. Молчаливой вереницейМы движемся: направо и налево —Кротовые, глухие переходы,Засыпаны, завалены землей;Кой-где торчат расщепленные доски,И между ними, на земле, повсюдуОбрывки проволоки заржавелой,Как в лихорадке спутанные корниЧудовищных растений. В вышине,Над головою, узенькой полоскойСияет бледно-голубое небо.Скорее, прочь отсюда!..На вершине,На месте, где немецкой батареиСледы виднелись, я остановилсяИ сел на камень. Спутники моиУшли вперед. Спокойною прохладойБыл полон воздух. Где-то в глубинеДеревья тихо-тихо начиналиСвое вечернее богослуженье,И солнца красноватые лучиЛожились на долины. Я сиделЗадумавшись.На этом самом местеИ день и ночь в пороховом дымуМетались люди, падали, — но криковНикто не мог расслышать: самый воздухГремел от ураганного огня.Наводчики бежали. ОфицерБросал отрывистые приказанья, —И вдруг кидался в сторону и падал,Хватая воздух ищущей рукой.Победа? Слава? — Господи, как мало,Как мало дней до полного забвенья!Мне стало страшно в этой тишине.Я бросился бежать, но в переходахЗапутался, не находя дороги;Я останавливался и бежал,Скользя и спотыкаясь. Наконец,Заслышал я рожок автомобиля:Меня искали. Через две минутыЯ вышел на дорогу. В то мгновенье,Когда мы снова тронулись, соседМне крепко стиснул руку выше кисти;Я молча оглянулся: было бледно,Почти измучено его лицо.…………………………………………….На перекрестке мы затормозили:Навстречу нам порожняя телега,Тяжелым запряженная волом,Прогромыхала. Девушка-эльзаска,Красивая, с веселыми глазами,Сидела свесив ноги с облучкаИ пела песню.1927, Вогезы
НОВЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ (Париж, 1946)
«Дорогой тьмы, дорогой мрака…»
Дорогой тьмы, дорогой мрака,Дорогой черного кротаИ прорастающего злака, —И вдруг: простор и высота.Светает; ранний отблеск гаснетВ легко бегущих облакахЗари холодной и прекрасной,Как розоватых крыльев взмах.И, как задумчивое чудо,По тонким, утренним лучамНисходит тишина оттудаК земли измученным сынам.
«Под вечер приляжешь усталый…»
Под вечер приляжешь усталыйДороги на самом краю,И ветром, совсем, как бывало,Охватит всю душу твою.И кто бы ни шел и ни ехал,Печален иль навеселе, —Ни слез не услышишь, ни смеха,На ласковой лежа земле,Широко раскинувши руки,В
высокой траве головой, —Лишь ветра правдивые звуки,Большое молчанье, покой.
«Видишь, в воздухе — видишь? — кружится…»
Видишь, в воздухе — видишь? — кружится,То замедленнее, то быстрей,Золотая спокойная птицаНад холодным простором полей.Это осень. — Деревья редеют,Виноград налился и созрел,Листья красные медленно реют…Что же сделал ты, что ты успел?И стоишь, одинокий прохожий,На вечерний глядишь поворот:В небе краски все глубже и строже,Тень от дерева молча растет.
«Пока мы торопимся, бьемся, хлопочем…»
Пока мы торопимся, бьемся, хлопочемИ, день отработав сполна,Проводим поспешно летящие ночиВ объятьях угрюмого сна;Пока мы мечтаем о счастье и силе,Но грубо и грустно живем, —Наш бедный комок изумительной пылиВ пространстве летит мировом.По тем же простым, непреложным законам(Давно уж неведомым нам).Все в мире по ним происходит: со звономИсточник бежит по камням,И в небе прозрачное облако бродит,И мягким столбом голубымВсе выше и выше над крышей восходит(Давно уж не жертвенный) дым.
«Истлевший кокон покидая…»
Истлевший кокон покидая,Вспорхнула бабочка, — и вотЛазурь встречает голубаяЕе трепещущий полет.Вот этот легкий и бездомныйКусочек жизни в синеве —Когда-то гусеницей темнойОн полз и прятался в листве…Весенней радости предтеча,Кружится в воздухе она,И ей цветок растет навстречуИз бездыханного зерна.
«Лежу в траве, раскинув руки…»
Лежу в траве, раскинув руки,В высоком небе облакаПлывут — и светлой жизни звукиДоносятся издалека.Вот бабочка в нарядном платьеСпешит взволнованно на бал,И ветер легкие объятьяРаскрыл и нежную поймал.Но, вырвавшись с безмолвным смехом,Она взлетела к синеве, —И только золотое эхоЗвенит в разбуженной листве.Блаженный день, не омраченныйНичем, — тебя запомню я,Как чистый камень драгоценныйНа строгом фоне бытия.
«Качается бабочка…»
Качается бабочкаНа тонком цветке;Забытая куколкаЛежит на песке.Ни смерти, ни тления,Ни гибели нет, —Полет и кружение,И трепетный свет.Когда же кончаетсяСияющий день,И луг одеваетсяВ прохладу и тень, —Серебряным воздухомБезмолвно дыша, —В селения звездныеНесется душа.
«Играет ветер, летний ветер…»
Играет ветер, летний ветерБродяги рваным пиджаком.Прилег, притих, вон там, за этимЗашевелившимся кустом,И дальше — только пыль столбамиВдоль по дороге понеслась,И всеми яблоня ветвямиЕго дыханью поддалась,Зеленым закачалась флагомПод небом сине-голубым.А человек спокойным шагомИдет, и тень идет за ним,Послушна каждому движеньюИ — удлиненна и тонка —Кончается горбатой теньюПодвешенного узелка.А жаворонок, ставший частьюВоздушных золотых высот,О легком и бесцельном счастьеНа языке своем поет.
«На резкий звон разбитого стекла…»
На резкий звон разбитого стекла,Сердито охая и причитая,Хозяйка подбежала: со столаСтекала тихо струйка золотая,И пьяница, полузакрыв глаза,Прислушиваясь к льющемуся звуку,Блаженно подмигнул и поднялсяИ протянул доверчивую руку.Но было некому ее пожать:Все с гневом осудили разрушенье.Он загрустил; никто не мог понять,Какое лучезарное виденье,Средь золотисто-светлого вина,Какой веселый мир ему открылся!Он радостно — какая в том вина? —Взмахнул рукою, — и стакан разбился.