Одинокий путник

Денисова Ольга

Лытка стал совсем по-другому относиться к службам, и слова, которые раньше он пел, вызубрив наизусть и не вникая в суть, обрели для него божественный смысл, отчего голос звучал по-новому: красиво и одухотворенно.

Он изучил Евангелие, а Паисий помог ему в этом, разъясняя непонятные места, и история Христа потрясла Лытку. Если до этого он всего лишь мечтал о рае, чтобы встретиться там с родителями, сестрами и Лешеком, то теперь почувствовал любовь к Иисусу, и готов был преклонить перед его подвигом колени. Раньше он не понимал смысла распятия, да никто особенно и не стремился его в этот смысл посвятить, но когда разобрался, его сердце преисполнилось трепета и

благодарности.

Теперь он истово искал в себе грехи, надеясь хоть в малости приблизиться к Иисусу, стать хоть немного его достойным. Паисий и его духовник безошибочно определили, с каким грехом Лытке нужно бороться в первую очередь: с гордыней – мальчишка был слишком независим, слишком своеволен и смел, смирение оставалось для него загадкой, непонятной абстракцией. Да и его привычка поднимать голову и смотреть на окружающих сверху вниз не соответствовала представлению о добропорядочном христианском поведении.

Но постепенно, шаг за шагом, они помогли Лытке разобраться и в этом вопросе, и он начал сам следить за собой, и иногда обличал наставников в том, что они прощают ему то, чему нет прощения. Зато милосердие давалось ему легко и без усилий, наверное поэтому особенной добродетелью Лытка его не считал. Ведь то, что не требует душевного труда, не стоит ставить себе в заслугу.

Особняком для него стоял вопрос с Дамианом. Лытку грызла ненависть и желание отомстить, а этого чувства Иисус бы не одобрил. Но его сомнения разрешил Паисий: по его словам, в Дамиане шла постоянная борьба между Богом и дьяволом, и дьявол, благодаря греховности Дамиана, постоянно одерживал верх. Надо было ненавидеть не Дамиана, а дьявола в нем, а сам Дамиан заслуживал жалости, помощи и поддержки в борьбе.

Лытка, конечно, подумал, что Дамиан в этой борьбе никакого участия не принимает, но принял слова Паисия к сведению, и, наверное, действительно Дамиана пожалел.

А еще через некоторое время понял, что Паисий, как многие другие иеромонахи, ведут с Дамианом непрерывную борьбу. И не только с Дамианом, но и с самим аввой.

Годы шли, и Дамиан из кастеляна и наставника дружников, вдруг стал Благочинным. Этого от аввы не ожидал никто. Иеромонахи роптали в открытую: Дамиан не имел даже сана священника, а должность Благочинного ориентировалась на духовные ценности. Паисий опасался, что ропот этот приведет лишь к тому, что авва рукоположит Дамиана в иеромонахи, но он ошибся, этого авва делать не стал. И тогда Лытка, которому исполнилось шестнадцать лет, объяснил Паисию и духовнику, что этого авва не сделает никогда, чтобы Дамиан не смог в обход монастыря получить сан игумена. Отцы подивились проницательности мальчика, и после этого частенько рассказывали ему то, о чем приютскому парню знать было не положено, и только для того, чтобы спросить совета.

Впрочем, в семнадцать лет Лытка принял послушание.

Дамиан же удивил всех: из него действительно получился хороший Благочинный. И хотя методы его ничем не отличались от тех, что он применял в приюте, даже иеромонахи не могли придраться к его службе – Дамиан был строг, но справедлив. Исповедь перестала быть для некоторых монахов и послушников номинальным действом, Дамиан заранее докладывал духовникам о наиболее тяжких грехах, совершенных их «детьми», а узнавал он об этом словно по волшебству. Поначалу все думали, что это Господь просвещает Дамиана и во сне посылает ему видения, но вскоре догадались, что божественное тут не причем: Дамиан пользовался таким простым способом, как наушничество. Но в этом иеромонахи не усмотрели греха.

Дамиан добился беспрекословного выполнения устава,

разработал систему наказаний за нарушения, и сам авва не смел его обходить. Все случаи, в которых устав мог быть нарушен, оговаривались в отдельном документе, который иеромонахи приняли и утвердили с большим удовольствием: Дамиан хорошо знал, чем можно их подкупить, и не ошибся. Впрочем, его нововведения носили объективный характер, и, если и давали послабление священникам, то только обоснованные и действительно необходимые.

Через год монастырь сиял, как будто назавтра ожидался приезд самого епископа.

Но и это не все, чем порадовал новый Благочинный насельников обители: Дамиану позволили выступить на внешний уровень, и он виртуозно доказал архимандриту греховность князя Златояра, и потребовал в качестве епитимии – или добровольного искупления грехов – часть его земель в пользу монастыря. Златояру пришлось уступить одну их приграничных деревень. Сделал он это без особой охоты, но и не сильно переживая, потому что надеялся осенью собрать урожай как с нее, так и с некоторых монастырских угодий. И вот тут князю впервые пришлось столкнуться с «дружиной» Дамиана.

Этой победой он перетащил на свою сторону многих иеромонахов, и только Паисий, да еще несколько отцов, продолжали потихоньку роптать. Никто не понимал, чего добивается авва.

* * *

Воспоминания о колдуне иногда причиняли невыносимую боль, а иногда согревали и придавали сил, словно он протягивал невидимую руку и обнимал Лешека за плечо.

Когда стемнело – быстро и неожиданно – ветер проник на самое дно густого леса. Он еще не мешал идти, но уже швырял в лицо колючий мелкий снег: к ночи сильно подморозило. Над верхушками же деревьев бушевал настоящий шквал, и Лешек, который любил непогоду, в восхищении, смешанном с опаской, посматривал наверх. Лес ревел, раскачивался и трещал, ветер то тоненько скулил, то подвывал, а то свистел молодецким посвистом.

И только когда деревья расступились, открывая широкое пространство выжженной полосы, Лешек на себе испытал бешенную злобу бурана: тот как будто радовался, что может дотянуться до неприкрытой лесом земли и обрушил на нее всю свою силу. Снег летел с неба, снег поднимался снизу, вихрился, проносился мимо, вился вокруг ног преданным псом и хлестал по лицу оледенелой рукавицей. Лешека в первую минуту чуть не сбило с ног, и, хотя ветер дул ему в спину, дышать приходилось прикрывая рот руками.

Из-за густой снежной круговерти Лешек не сразу разглядел на краю леса серые приземистые тени, цепочкой крадущиеся сзади. Он почувствовал на себе их голодные взгляды: волков было семь. Видно, выходить на открытое пространство они пока опасались и изучали жертву издали. Лешек шел довольно быстро, волков же рыхлый снег не держал, они проваливались по брюхо, но не глубже. Долго изучать человека они не станут: как только убедятся в своем превосходстве, так сразу нападут. И рыхлый снег им не помеха.

Лешек перешел к противоположной стороне полосы, но пока волки за ним не последовали: ветер дул слишком сильно, и помешал бы им добраться до жертвы. Нет, они примерятся, обойдут его со всех сторон и кинутся только тогда, когда будут уверены в молниеносности свой атаки. Их семеро, и, хотя волки по природе довольно трусливые звери, напугать их будет сложно.

В лесу от них не спрячешься: лес – их стихия, их родной дом, там они и раздумывать не станут. Другое дело – открытая полоса, продуваемая ветром и просматривающаяся со всех сторон. Ветер уносит запахи, и глаза человека видят лучше, чем у волков, а темно зимой не бывает.