Одинокий путник

Денисова Ольга

– Но мы-то носим только крест.

– Да, но посмотри на Паисия, посмотри на схимников, гниющих в своих выгребных ямах – это жрецы? Нет, они просто преуспевают в желании быть паствой. Овцами. Самыми покорными и самыми преданными овцами. Мне казалось, что ты не стремишься стать бараном в их стаде. И уж тем более смешны попытки этих агнцев увлечь за собой других овец. Нет, для того, чтобы вести стадо на бойню, бараны не подходят.

– Авва... ты пугаешь меня...

– Что, не хочешь? Иди, поклонись Невзору – колдуну кланяться поздно. Их богам не нужны стада покорных овец, но и служить им нелегко. Для того, чтобы подняться над стадом овец, не нужно

быть их пастухом, достаточно стать козлищем, вот почему я выбрал этого бога. Подумай, как легко управляться с теми, кто основной добродетелью считает покорность! Вот почему твои честолюбивые планы – дурь и химера. Не за землями, не за деньгами и властью надо охотиться. Овладевай душами, и власть придет к тебе сама, Дамиан. И Бог не забудет тебя, когда тебе придется предстать перед его ликом.

На лице аввы застыла брезгливая маска – по всему было видно, что он разочарован в архидиаконе.

* * *

В декабре монахи начали готовиться к Рождеству, и рождественский пост ввел Лешека в грех уныния. Горьковатая похлебка из сушеных грибов с мокрым хлебом, каша без масла и тушеная репа через три дня встали ему поперек горла. Он всегда был равнодушен к еде, а тут начал испытывать постоянный голод, и ел гораздо больше обычного, и даже поправился – матушка и не подозревала, что ее извечная мечта сделать его толстеньким так легко осуществима: всего-то и надо было держать его на хлебе и воде.

Погода тоже не радовала – морозы сменились пасмурной сыростью, печи теперь топили раз в три дня, и насельники начали простужаться. На службах постоянно слышался кашель, и хлюпанье носов, и Лешек недоумевал – неужели и от этого они не умеют лечиться? Ведь это же так просто! Иногда хватало жаркой бани, чтобы избавиться от хвори, но и без нее он знал немало средств, избавляющих от насморка и кашля.

Как-то раз Лытка между делом обмолвился, что отец Варсофоний занедужил так тяжело, что его положили в больницу, и Больничный опасается за его жизнь. Лешек немедленно вспомнил, как колдун спас иеромонаха во время мора, и, как ни странно, почувствовал обиду: он не любил Варсофония, и колдун тогда отнесся к иеромонаху с презрением, но вылечил же! А теперь Варсофоний умрет от какой-то простуды? Только потому, что Больничный за всю свою жизнь так и не научился пользоваться простейшими рецептами? Нет, Больничный, конечно, был милым и добрым человеком, ухаживал за своими подопечными с усердием и сочувствием, но ведь столько лет колдун составлял ему подробные наставления, кого и как следует лечить, а тот так ни разу и не смог применить их самостоятельно.

– Пойдем в больницу сходим, навестим отца Варсофония, – предложил Лешек, презрительно сложив губы.

Лытка удивился и, наверное, ждал от Лешека подвоха, он и сам недолюбливал Варсофония, хотя и изображал на лице благочестивое всепрощение, когда о нем заходила речь, но пожал плечами и согласился.

В больнице было жарко натоплено, и Лешек в первый раз согрелся, оказавшись в палате, где на кроватях лежало четверо больных. У постели Варсофония он увидел уже знакомого ему высокого немого монаха. Больничный радостно приветствовал Лытку и долго рассматривал Лешека, но расспросить его так и не решился: наверняка, он узнал его, и наверняка слышал, что тот жил у колдуна, поэтому, когда Лешек попросил осмотреть иеромонаха, Больничный ему не отказал и не удивился.

Состояние отца Варсофония оставляло желать лучшего. Он лежал в горячке и, похоже, действительность не воспринимал. Губы

его посинели, и крылья носа трепетали, с усилием втягивая воздух. Лешек раздел его и долго прислушивался к хриплому, свистящему дыханию, прижимая ухо к узкой, желтой груди. Ребра поднимались неровно – правая половина отставала от левой, что никак не могло быть добрым знаком.

– Топи печку, – велел он Больничному, пощупав пульс и заглянув больному в рот.

– Так ведь топили недавно! Еще не ушел жар-то.

– И топка горячая?

– Горячая, горячая! Хлеб можно печь!

Лешек хмыкнул и велел раздобыть штук восемь глиняных горшочков, чем мельче, тем лучше, и пока Больничный собирал их и мыл, успел послать Лытку на кухню за тестом. По-честному, такую операцию он производил только вместе с колдуном, и был не вполне в себе уверен, но, судя по состоянию, жить отцу Варсофонию оставалось недолго и имело смысл рискнуть.

Он сам заточил нож, когда поставил горшочки в печь, обернув толстыми полосками теста их ободки, и нагрел его острый кончик в пламени свечи. Лытка смотрел на его приготовления с недоверием и страхом, подозревая в его действиях языческий ритуал, не совместимый с лечением иеромонаха.

– Лытка, не смотри на меня так, – Лешек и сам нервничал, – в этом нет никакого колдовства, я колдовать не умею.

Немой монах помог Лешеку перевернуть отца Варсофония на живот, но стоило Лешеку нагнуться над его спиной с ножом, как тот перехватил его руку и посмотрел на Лешека угрожающе. Лытка, похоже, испугался не меньше немого монаха.

– Ребята, я не собираюсь его убивать, – Лешек тяжело вздохнул и не рискнул высвободить руку из крепкого захвата, – я не причиню ему вреда, честное слово.

Но неожиданно на помощь ему пришел Больничный:

– Не трогай его, Аполлос. Я видел, колдун однажды лечил так старого послушника, и тот остался жить.

Немой монах снова посмотрел Лешеку в глаза, и неохотно разжал кулак. А у Лешека дрожали руки, когда он прикоснулся к пергаментной старческой коже кончиком ножа – как бы колдун не старался приучить его к твердости, Лешеку ее все равно не доставало. Что говорить, к лекарскому делу способностей у него было немного. Колдун с легкостью вправлял вывихи и сломанные кости, рвал зубы, накладывал швы, Лешек же так и не научился действовать хладнокровно, он боялся причинять своим пациентам боль.

Варсофоний застонал, повел плечом и забормотал что-то неразборчиво: Лешек в испуге отдернул руку.

– Помоги мне, – попросил он немого монаха, – я боюсь поранить его сильней, чем нужно.

Монах кивнул и прижал плечи старика к кровати. Лешек стиснул зубы и сделал несколько тонких неглубоких надрезов, так чтобы из них не начала сочиться кровь. Лытка принес нагретые горшочки из печи, не удержался и спросил:

– А зачем на них тесто?

Лешек усмехнулся, взял тряпкой первый горшок, и снял с него толстую горячую ленточку, обжигая пальцы и хватаясь за мочку уха.

– Это чтобы ободок не нагревался и не обжег спину, только и всего, – он тронул край горшочка тыльной стороной ладони, убеждаясь, что тот не жжется, и прижал его к спине Варсофония: горшочек постепенно втянул в себя кожу, – а ты думал?

Лытка улыбнулся ему в ответ – не иначе, думал он об обрядовых свойствах теста.

После того, как горшочки сняли со спины, и вытерли густую темную кровь, скопившуюся под ними, Лешек велел завернуть иеромонаха в теплые одеяла, и, не имея возможности долго готовить микстуру, потребовал стакан горячего молока с медом.