Одинокому везде пустыня
Шрифт:
– Девочки, вы что, скупили все русские духи?!
– заговорщическим шепотом спросила Мария и сделала круглые глаза.
– Все не все, но еще года на два хватит, - отвечала Николь.
– Ты во всем виновата!
– Я?!
– Да, да, ты, миленькая!
– ликующе пропела Николь.
– Я, старая дура, поверила однажды тому, что было написано в парижской газете и понеслась на авеню Клебер, в отель "Мажестик", где выбирали мисс Францию. В этой газетке я прочла, что - графиня Мари Мерзловская в числе двенадцати девушек вышла в последний тур конкурса красоты. Приезжаю в этот "Мажестик", но там были все, кроме тебя!
– Флюс. Обыкновенный, пошлый флюс! У меня так разнесло щеку, что лицо стало похожим на грушу, только надкушенную с одного бока.
– О-ля-ля! Вот почему ты не стала мисс Франция! Кстати, из двенадцати девушек половина были русские.
– Не половина, а четвертая часть, вместе со мной русских было трое, - сказала Мария.
– Но, если бы не ваши судьи, их могло быть больше. Сначала судьи вообще были против участия русских, но вмешалась сама Коко Шанель* и настояла на нашем участии на равных с французскими подданными, без всякой дискриминации, и ее поддержал Лелонг и другие французские кутюрье… А где же доктор Франсуа?
* Как известно, Коко Шанель высоко ценила представителей русского искусства в Париже, а с Сергеем Дягилевым ее связывала подлинная дружба. Бывали случаи, когда Шанель безвозмездно одевала в свои наряды всех исполнителей того или иного балета дягилевской труппы. К тому же и Шанель, и Лелонг, и другие законодатели мод Парижа совершенно расчетливо подняли скандал с русскими - участвовать им в конкурсе или нет. Газеты подняли такой гвалт, что даже премьер-министру пришлось высказаться в пользу русских. Хотя по большому счету дело было вовсе не в русских, а в том, чтобы привлечь всеобщее внимание к конкурсу красоты. Цель была достигнута.
– Он в гарнизоне, - подала голос Клодин, - я жду его к обеду.
– Что мы торчим в прихожей? Быстренько приведем себя в порядок и тогда уже поговорим! Кло, покажи Мари ее ванную комнату, спальню и распорядись насчет кофе, - велела Николь.
– Да, мадам, - с полупоклоном согласилась Клодин. Теперь на ее лице не было, как когда-то, такого выражения, будто она прислуживает Николь из одолжения. Сейчас лицо ее выражало степенность и столь неколебимое достоинство, что невольно становилось понятно: перед вами не госпожа и горничная, а две подруги или сестры и одна уступает другой просто в силу доброго характера.
– Пойдемте, мадемуазель Мари. Вы примете душ с дороги?
– Пожалуй, мадам Клодин. Я очень рада за вас, мадам Клодин!
– Спасибо, мадемуазель Мари. Не зря мой Франсуа говорит, что вы самый лучший человек на свете. И я так говорю!
– Вы смущаете меня, мадам Клодин. Ах, как у вас хорошо, мадам Клодин!
– Мария теперь знала точно - хочешь уважить Клодин, называй ее мадам, и чем чаще, тем лучше. Клодин от этого всякий раз вспыхивала румянцем, и даже ее высокая белая шея краснела пятнами.
Ванная комната, поразившая когда-то воображение Марии, и сейчас понравилась ей своей просторностью, белизной кафельных стен, чистотой и блеском огромных зеркал, но все-таки Мария не преминула отметить, что по углам на полу образовались темные
Николь и Мария сели за кофе в библиотеке. Наверное, эта большая комната, разгороженная книжными стеллажами на закоулки и глубоко затененная высокими кустами из сада, была выбрана хозяйкой дома инстинктивно - не меньше Марии она опасалась, что та рассмотрит ее как следует и сделает свои печальные выводы: двенадцать лет - все-таки не шутка… Николь и села спиной к окну, так что лицо ее оставалось в тени, только руки попадали в полосу света, но руки ее так хорошо ухожены, что судить по ним о возрасте хозяйки пока невозможно.
– Боже, как я люблю запах книг!
– сказала Мария.
– Сейчас, в твоей библиотеке, мне показалось, что я у себя дома, в России, в Николаеве.
– Запах книг я тоже люблю, - подхватила Николь.
– Но разница между нами в том, что я их только обнюхиваю, а ты еще и читаешь!.. А у меня тот же повар. Ты помнишь Александера?
Мария утвердительно кивнула.
– Так вот, сегодня на обед я заказала ему баранину по-бордосски. Помнишь, как в самый первый раз?
– Еще бы мне не помнить!
– К обеду приедут и муж, и Франсуа. Представляешь, моя Клодин так и женила на себе бедного Франсуа. И не без твоей помощи, кстати!
– Моей?
– Мария удивленно подняла тонкие, по моде выщипанные брови.
– Конечно. Это ведь ты научила ее делать высокую прическу, и все увидели, какая красивая, какая лилейная у нее шея. Я сколько раз перехватывала взгляды Франсуа, он с тех пор так и пялился на эту курицу, а то в упор не видел. Ты, милочка, ты во всем виновата!
– Что ж, это приятно, - усмехнулась Мария.
– Я вижу, вы живете так же замечательно, как и прежде.
– Да, да, да! За-ме-ча-атель-но-о!
– вдруг передразнила гостью Николь, и слезы закипели в уголках ее глаз, почти черных на затененном лице.
– Ничего замечательного, ровным счетом! Опять я торчу в этой дыре!
А Париж только обещают, обещают и обещают…
– А что маршал Петен?
– спросила Мария, прерывая неловкую паузу.
– Вот он-то все и тормозит. Мой давным-давно был бы уже министром. А маршал все твердит: не время, ты мне нужен в провинции, это гораздо важнее! Вот мы и торчим в провинции! А жизнь - ку-ку… прости-прощай, жизнь!
– Военным министром?
– спросила Мария, чтобы сбить накал эмоций у хозяйки дома.
– Ну а каким же еще?! В военном министерстве его все уважают, там полно его однокашников, тем более что за годы сидений то здесь, то в Алжире, то в Марокко он заслужил Париж - это все понимают…
Николь еще говорила что-то, но Мария уже не слушала ее, а быстро соображала, как продать пушки с линкора. Может быть, и нет смысла обращаться к самому Петену?.. Большие люди только обозначают задачи, а решают-то их совсем другие, решает так называемое среднее звено. И через мужа Николь это самое среднее звено может оказаться вполне доступным…