Одна душа, много воплощений
Шрифт:
— Как часто вы общаетесь?
— Иногда раз в неделю, но в основном раза три в месяц.
— Вы женаты?
Он снова хлопнул в ладоши.
— Конечно. На божественной Лесли.
Неужели он иронизировал?
— Она тоже горист?
— Нет. Она актриса. Мы познакомились, когда я был на втором курсе Гарварда. Я смотрел «Зимнюю сказку» в театре на Брэттл Стрит, и был настолько очарован ее Утратой, что пробрался за кулисы и попросил ее встретиться со мной. Мне крупно повезло: тогда она сказала «да», а затем сказала «да», когда я пять лет тому назад сделал ей предложение.
— Родители одобрили ваш выбор?
—
— Дети есть?
— Пока нет. Но через пять месяцев у нас будет мальчик. Вот так! Линия продолжается! Род продолжается!
Все говорилось с чувством удовольствия, даже как бы в шутку. Но теперь он нагнулся ко мне, и я сразу увидел, как его лицо помрачнело.
— Доктор Вайс, понимаете, в том то и суть. Я люблю своих родителей. У меня было чудесное детство, у меня потрясающая жена, хорошее образование, я обеспечен, и хорошо одет. У нас достаточно денег, чтобы предотвратить любые беды или поехать туда, куда захотим. Тем не менее, когда я думаю об этом, хоть я и понимаю, что все это — правда, все равно остается одна основополагающая проблема: человек, которого я только что описал, это не тот человек, который живет в моем теле.
Эта последняя фраза сопровождалась рыданием и тревожным взглядом, и я сразу понял, что передо мной совершенно другой человек.
— А можно конкретнее? — спросил я.
— Постараюсь, — произнес он, с трудом приходя в себя. — Когда я пытаюсь выразить словами то, что я чувствую, это похоже на нытье. Пустяковые жалобы привилегированного себялюбца.
— Как бы это ни звучало, я понимаю, что ваши жалобы не на пустом месте. Вы страдаете.
Он посмотрел на меня с благодарностью и глубоко вздохнул.
— Так вот, я не знаю, зачем родился на этой Земле… Это все равно, что скользить по замерзшему пруду под названием жизнь, где подо льдом вода сто футов глубиной. Я знаю, что должен плавать в этой воде, что мне было бы полезно получить этот опыт, но не знаю, как проломить лед. Я теряюсь в догадках, какое место мне отведено в этом мире. Да, я счастлив, что работаю на своего отца, но для меня это всего лишь определение — «сын своего отца». Еще одно определение: «хороший муж, собирающийся стать хорошим отцом». Господи, — продолжал он, и его слова звучали все громче и громче, — да я просто невидимка и жизнь проносится сквозь меня словно ветер!
Я знал, что ему нужны более глубокие ответы. Его жалобы не были нытьем. Скорее они носили экзистенциальный характер: вопиющая потребность в определении, которое он не был способен найти.
Возможно, он просто не там искал.
Дэвид сказал мне, что когда он дома слушал мои CD, он обычно настолько расслаблялся, что даже засыпал. В этом нет ничего странного: просто это означает, что человек очень глубоко погружался в гипноз. Благодаря этой предварительной «практике» его погружение в моем кабинете произошло удивительно быстро. Буквально в считанные минуты он погрузился в глубокий транс.
«Двенадцатый век, — начал он неторопливо вещать, словно всматриваясь в свою жизнь извне. — Я — монахиня, Сестра Евгения, работаю в больнице в предместьях Парижа. — Тут он содрогнулся. — Это жуткое место, темное и холодное, и моя жизнь очень тяжела.
Я не отказываюсь здесь работать. Одна из моих пациенток — одиннадцатилетняя девочка-сиротка. Покрасневшие от лихорадки глаза, пересохшие губы, на личике застыла страдальческая гримаса. Мы обе знаем, что ее дни сочтены, и что я ничем не могу ей помочь. Тем не менее, она все время в приподнятом настроении, и даже способна шутить. Ее любят другие больные, а я люблю ее больше всех. Я приношу ей воды и с особой нежностью умываю ей лицо: я это делаю каждому.
Буквально перед самой смертью она смотрит на меня и говорит: ‘Ты пришла в мою жизнь и принесла мне покой. Ты сделала меня счастливой’. Счастливой! Представляете? Эта бедняжка, мечущаяся в агонии, говорит, что она счастлива благодаря мне. Не знаю, по какой причине, но я удвоила свои усилия, ухаживая за другими больными, в надежде на то, что смогу и им принести то же счастье или хотя бы тот же покой. И у меня получилось! Я знаю, что мое присутствие утешает их, и между нами образовались узы — духовные узы, хотя не такие крепкие, как с той сироткой».
Он говорил, и лицо его отражало его собственный внутренний покой. Голос был мягким, трепетным, словно свидетельствовал о чудесах.
«В конце концов, и меня сразила болезнь. Боль была невыносимой, но, несмотря на то, что мое тело страдало, ум и душа пребывали в блаженстве. Я знала, что прожила свою жизнь не зря, принося ЛЮДЯМ пользу, И ЧТО ЭТОТ путь был назначен мне Богом.
Я умираю, и моя душа возносится к Богу, который дал мне жизнь. Я ощущаю благодать окутывающего меня золотого света. Тут появляются ангельские существа и приветствуют меня хвалебной песнью. На Земле я не щадила своей жизни, бескорыстно помогая другим. И вот моя награда* которая намного ценнее любого королевского сокровища, намного драгоценнее изумрудов.
Они дают мне знания, а я им взамен — безграничную любовь. Через них я понимаю, что помощь другим — это великое благо, и можете представить мою радость, когда они говорят мне, что я этого достигла. Неважно, сколько ты прожил, говорят они. Число дней и лет, прожитых на Земле, не имеет значения. Важно качество этих дней и лет, мерилом которого служат благие дела и достигнутая мудрость. ‘Одни всего за один день делают больше добра, чем другие за сто лет, — говорили мне они. — Каждая душа, каждый человек обладает ценностью. Каждый человек, получивший помощь, каждая спасенная жизнь, неизмеримо ценны’.
Все души, о которых я заботилась в больнице, когда прямо на моих глазах гибли их тела, теперь посылают мне свои благословения и свою любовь, от чего мне становится еще радостнее».
Тут Дэвид сделал паузу. «В этом ангельском хоре особо выделяется существо невероятной красоты, — продолжал он. — Кажется, что оно состоит из света, хотя имеет отчетливый человеческий облик и облачено в пурпурные одежды и золотые туфли. В его голосе, о котором трудно сказать, женский он или мужской, слышится авторитет и великая мудрость».