Одна отвергнутая ночь
Шрифт:
Меня охватывает чувство облегчения:
— Пожалуйста.
— Замечательно, — он смотрит на меня, раскаяние плещется в его карих глазах. — Можем мы пройтись и поговорить? Мне совсем некомфортно сплетничать о твоём кофененавистнике, когда он находится в такой непосредственной близости.
Закатив глаза, я беру его под руку и веду к лестничной клетке.
— Идем.
— Лифт сломался?
Я замираю, хмурясь. Я даже не осознавала, что перенимаю маниакальные привычки Миллера.
— Нет.
Грегори хмурится так же, как я, пока мы идём к лифту, и хмурится еще больше, когда мы заходим
— Как работа?
— По-старому, — бормочет он не воодушевленно, на корню пресекая эту тему.
Я снова усиленно размышляю:
— Мама с папой в порядке?
— Хорошо.
— Как с Беном?
— Нестабильно.
— Он появлялся?
— Нет.
Я закатываю глаза:
— Дьявол, о чём мы разговаривали до того, как я встретила Миллера?
Он пожимает плечами как раз, когда открываются двери, и я выхожу из лифта, отчаянно перебирая в опустевшей голове варианты, о чём можно поговорить, кроме Миллера и нежелательном вмешательстве, что красуется на горизонте. Прихожу к нулю.
Вежливо кивнув консьержу и проигнорировав отражение колеблющейся фигуры Грегори за моей спиной, я открываю двери и выхожу на бодрящий, свежий воздух Лондона. Я думала, что открытое пространство поселит во мне ощущение свободы, но всё не так. Даже близко. Чувствую, что задыхаюсь от ощущения неминуемого допроса от Грегори, отчаянно хочу убежать обратно к Миллеру и вернуть себе ощущение свободы, спрятавшись в его квартире. В его. В нём.
Со вздохом я поворачиваюсь и вижу, как Грегори неловко топчется на месте, озадаченный тем, что сказать. Он настаивал на разговоре. У него должно быть, что сказать, и, даже если я не особо хочу слушать его, лучше бы он выложил уже всё, чтобы я могла сказать, что он зря теряет силы… снова.
— Идём пить кофе или нет? — спрашиваю, указывая направление вниз по улице.
— Конечно, — бормочет он раздражённо, как будто уже понимает, что только зря теряет время. Он присоединяется ко мне, и мы идём вниз по улице. Между нами, по крайней мере, три шага, и это расстояние заполнено чувством смятения. Такого между нами никогда не было, а, поскольку ни один из нас ничего не говорит, от этой слишком вязкой тишины, в моей голове верится вопрос, как же мы дошли до этого. Наша глупая ситуация тогда, в моей спальне, вызывала причину для беспокойства, но со всей ненавистью и драками между Миллером и Грегори она отошла на второй план, что, несомненно, хорошо.
Мы переходим дорогу без проблем, учитывая раннее время, и продолжаем не спеша идти, Грегори то и дело ловит ртом воздух, собираясь что-то сказать, хотя так ничего и не произносит, я же с нетерпением жду признаков того, что кофейня уже близко. Чувство растерянности между амии становится невыносимым.
— Просто скажи мне, что в нём такого особенного. — Слова Грегори заставляют меня остановиться, я открываю и закрываю рот, пытаясь понять, как же объяснить. В голове всё ясно, как божий день, но попытка произнести это вслух вводит меня в ступор. Мне нет нужды оправдываться перед кем-то,
— Всё, — я качаю головой, отчаянно желая найти что-то более подходящее.
— Тот факт, что он в эскорте?
— Нет!
— Деньги?
— Не глупи. Ты ведь знаешь, что у меня очень даже приличный счёт в банке.
— Он сложный.
— Очень, но это здесь ни при чём. Он бы не был Миллером, если бы не испытывал трудностей. Каждая частичка этого мужчины — в значительной мере результат его жизни. Он был сиротой, Грегори. Его бабушка с дедушкой подбросили младенца в сомнительный детский дом и заставили его молоденькую маму вернуться в Ирландию, оставив его в прошлом, просто во избежание позора, которому он мог подвергнуть их семью.
— Не оправдание его идиотского поведения, — бормочет он, носком ботинка ковыряя землю. — У всех есть проблемы.
— Проблемы? — я распаляюсь в негодовании. — Быть сиротой, стать бездомным, иметь обсессивно-компульсивное расстройство и пойти в проституцию, чтобы выжить, — не проблема, Грег. Это, черт возьми, трагедия!
Глаза моего друга распахиваются, заставляя меня нахмуриться:
— Бездомным?
— Да, он был бездомным.
— У него обсессивно-компульсивное расстройство?
— Не подтверждено, но это довольно очевидно.
— Проституция? — кричит он с запоздалой реакцией.
Я тут же осознаю свою ошибку. Эскорт. Грегори не должен был узнать, что Миллер был обычной проституткой.
— Да, — я выпячиваю подбородок, заставляя его опустить комментарий, и думаю, что бы он сказал, добавь я к списку еще и наркотическую зависимость.
Моя хитрость терпит поражение по всем фронтам:
— Становится всё лучше! — он смеётся, только это нервный смех. — Я чертовски уверен, что он еще и психопат, так что ты и правда завела себе личного, страдающего психическими расстройствами придурка.
— У него. Нет. Психического. Расстройства, — я, шипя, выделяю каждое слово, кровь начинает закипать. — Ты не видел его, когда мы наедине. Никто, кроме меня, не видел. Да, он может быть напряжённым, и что, блять, такого в том, что он любит порядок? Он никого не убивает!
— Может, и убивает.
Я вздрагиваю от отвращения, слова накапливаются и прилипают к языку, мозг не совсем уверен, какое из ругательств бросить в Грегори первым:
— Пошёл ты знаешь куда! — Останавливаюсь на такой универсальной фразе и, бросив её ему в лицо, разворачиваюсь обратно к дому Миллера, ноги со злостью ударяются о тротуар.
— Да ладно тебе, Ливи!
— Отвали! — Не оборачиваюсь. Если обернусь, вероятно, будет взрыв. Но потом в голову кое-что приходит, и я разворачиваюсь. — Где ты взял визитку Миллера?
Он пожимает плечами:
— Та пташка, что была на открытии «Ice». Чертовски горячая штучка!
Кэсси.
Чувствую, как внутри закипает злость, давление в голове возрастает. Сучка! Я закипаю, беспокоясь о растущей внутри ярости. Хочу ударить что-нибудь. Сильно.
— Ай! — Мой крик пронзительный, когда он хватает меня и поднимает так, что я лежу поперёк его рук. Он разворачивается и снова идёт вниз по дороге, к кофейне, игнорируя мой скептический взгляд.