Однажды осмелиться…

Кудесова Ирина Александровна

— С чего это вдруг?

Сцены ревности Вовка до сих пор еще не закатывал. Повода, конечно, не подворачивалось, но сказано же — ревнивцы ревнуют без повода. Вот и сейчас — где повод-то?

— Не знаю. Я подумал, что мало тебе внимания уделяю, мы совсем перестали общаться, ты вечно у Алены, семьи нет… Но это не то… Я не то хотел… Я хотел сделать для тебя что-то… Быть нужным. Я же знаю, что тебе работа надоела, что ты поехать хочешь куда-нибудь… Увольняйся, а я две недели за свой счет возьму, дернем куда хочешь… К солнцу. В Тунис или Египет. Я посмотрел в Интернете, есть путевки горящие. Степке столько радости

будет. А хочешь — вдвоем поедем? Хоть на неделю. Со Степкой ведь мама твоя посидит?

Поздно. Как это все поздно.

— Я не могу, Вов. Меня в «Холостяк» взяли.

— Ну скажи им, что выйдешь через пару недель.

— Вов, дай я разуюсь.

Наклонился поспешно, стянул сапоги один за другим, поставил в угол. Они упали, распахнув голенища.

— Нам номер через три недели сдавать.

Поднялась, поймала свое отражение в зеркальном шкафу: такая непривычная самой себе — в этой черной узкой юбке, блузке приталенной. И вдруг — увидела себя его, Вовкиными глазами: чужая, далекая, кораблик, от причала отошедший.

В единый вечер отдавший швартовы, погнавший веселую волну кораблик. Ей стало радостно и жаль Вовку, но тут уж не сделаешь ничего.

Она улыбнулась.

30

— А где Нина?

Оленька заглянула к сыну, прошла в комнату.

— Уехала.

Скис, как только она от Египта отказалась. По сообщению на автоответчике было видно: Вовку разбирало рассказать, что ж тут с Ниной приключилось. Но сейчас он потерял к этой истории всякий интерес.

— Уехала?

Уткнувшись в телевизор, вяло пояснил, что Нина встала поздно, несмотря на бегавшего Степана; съела салат и попросила взять у Алены кое-какие вещи. А потом уехала.

— А почему?

Оленьку меньше всего интересовало, почему уехала Нина. И слава богу, что называется. Но зачем-то спросила.

— Откуда я знаю. Алена прискакала часом позже, да поздно уже было. Наверно, поссорились.

Оленька с тоской подумала про сноуборды.

— А… ясно. Ты хотел мне помочь?

До половины третьего лазили по сайтам, всюду сухая информация, да и вообще непонятно, как сделать такую статью, от которой Нико челюсть уронит. У Вовки — ни единой мысли ни о форме, ни о стиле статьи. Одна идея нудней другой. А Нико ведь сказал — «агрессивная, с юмором». Пойди это Вовке объясни. В его представлении хорошая статья — это фотки досок с описанием и обстоятельная повесть о том, как этим богатством управлять. К часу он раззевался, к двум уже клевал носом.

Оленька представляла себе, как придет завтра без единой строчки. И Нико подумает: уборщицу тетю Маню в покое оставил и эту тоже оставлю… Безнадежна.

Засыпали, когда Вовка вдруг сообщил:

— А, да. Видел я Алениного хахаля. В шрамах весь какой-то. То-то она тебе его не показывает.

И тут стало так все ясно. Ясно и просто.

Пойти к ним завтра, свалиться на голову поутру. Алена дурочка. А этот ее Иосиф, похоже, умный мужик. Может, чего подскажет.

Засыпая, Оленька вспомнила, как чуть было не проехала станцию пересадки: сидела, незаметно гладила пальцами нежный синий мех, и это движение походило на ласку. Она думала о Нико, вспоминала эту минуту, когда он размашисто написал: «Холостяк» —

и поднял на нее глаза. И в глазах — будто дверка какая-то открылась, и что-то — от него к ней, нет, не ток, почему говорят «ток», ток — это боль, нет, тепло, просто тепло, просто что-то мягкое, как шубка под пальцами, — прямо к ней, это. Восхищение, оно тоже было, вместе с этой теплой волной. И потом один раз она передавала ему ручку, когда они все вместе сидели, судили-рядили, и это быстрое касание, оно ничего не значило, но будто бы и значило. Она не поняла до конца: Нико слишком занимала разметка журнала, три недели — это ведь всего ничего, хотя, конечно, некоторые статьи уже заготовлены и картинки даже найдены. Но потом, все стало ясно потом, когда она сказала, что ей пора, начало одиннадцатого, до дома далеко, и он кивнул, они прошли в его кабинет, там шубка осталась, он подал ее, и секунда молчания, Оленька стала извиняться, неловко уходить первой, а Нико стоял и молча смотрел на нее, улыбаясь. А потом сказал вот это: «Не оправдывайся. Тебя ждут?» Она кивнула. И он добавил: «Ты… замужем?»

В ту минуту она точно знала, что спрашивает он не потому, что ему надо знать, сможет ли она оставаться допоздна.

Она сказала «да», а так хотелось ответить «нет», в самом деле, разве замужем она — по настоящему-то? И произнесла она свое «да», на Нико не глядя, и было это «да» бесцветным, пустым и гулким, как алюминиевый бидон из-под молока, мятый бидон, что валялся у них на даче с незапамятных времен.

31

И еще эта радость.

Утром открыла глаза, и спать не хочется, хоть и легли чуть ли не под утро.

Радость, еще неосознанная, бестелесная, но уже сочная, сердце тукает, а чего тукает, не поймешь спросонья. Ну конечно! Нико. Если бы — просто влюбленность, бессмысленная судорога где-то в утробе, то не было бы радости этой. Но тепло, она опять вспомнила волну, плеснувшую от него, а ведь еще вторая была, волна-то, когда она стояла, не глядя на него, со своим бездарным «да», а он не дал ей этим «да» подавиться, подхватил его, провел ладонью по рукаву шубки: «Я рад, что мы встретились».

Нико.

Статью — во что бы то ни стало.

32

В руках у Алены копошилось нечто пушистое — в первую секунду Оленька подумала, что это щенок далматина: белая шерстка, черные пятнышки.

— Да какой щенок! Это Свинтус Свиниюсович. Прибалт. Нина вернулась?

Оленька отрицательно мотнула головой. Наверно, Алена подумала, что Нина парламентария прислала. А про прибалта — явно камешек в огород женушки возлюбленного.

— Они с Иосифом столкнулись у лифта.

У Оленьки напрочь вылетела из головы эта история с Нининой влюбленностью.

— Да? А… А я по делу. Пустишь?

— Но у меня Иосиф…

Они стояли и молча смотрели друг на друга. Потом Алена сказала:

— Заходи.

Когда Иосиф поднялся навстречу, Оленька глаз не отвела. Они убегали, глаза, от этого лица, спотыкались, соскальзывали с него — прочь. Но это не было отвращение, это страх был: страх, что такое может случиться с тобой. Но Оленька была готова. Она улыбнулась, не отводя — ни в коем случае не отводя — глаз.