Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Сенкевич Генрик

Ильяшенко хотел было унести несчастного атамана, но должен был отказаться от этого; слабому старику не под силу было тащить павшего гиганта. До корчмы было не близко, а Богун мог умереть каждую минуту. Есаулу ничего не оставалось делать, как обратиться к шляхте.

— Паны, — умоляющим голосом сказал он, складывая руки, — во имя Спаса и Пречистой Девы, помогите! Не дайте ему умереть здесь, как собаке. Я — старик, не осилю, а люди наши далеко…

Шляхтичи переглянулись друг с другом. Ненависть к Богуну как рукой сняло.

— Конечно, нельзя его тут оставить, как собаку, — первый сказал Заглоба. — Коль скоро мы дрались с ним, так он уже не мужик,

а воин, которому необходимо помочь. Господа, кто понесет его со мной?

— Я, — сказал Володыевский.

— Так понесем его на моей бурке, — добавил Харламп. Через минуту Богун лежал уже на бурке, концы которой взяли

Заглоба, Володыевский, Кушель и Ильяшенко, и вся процессия, в сопровождении Харлампа и Селицких, вольным шагом направилась к корчме.

— Жизни в нем много, — рассуждал дорогой Заглоба, — еще дышит. Господи ты Боже мой! Если б кто-нибудь сказал мне, что я буду за ним ухаживать, я принял бы это за неприличную шутку. Сердце у меня мягкое, сам знаю об этом, но поверить не поверил бы! Еще и раны ему перевяжу. Надеюсь, что на этом свете мы не встретимся, так пусть по крайней мере он с благодарностью вспомнит обо мне на том.

— Вы думаете, что он ни за что не выкарабкается? — спросил Харламп.

— Он? Я за его жизнь не дал бы старого сапога. Так уж у него, верно, на роду было написано; если б ему и повезло с паном Володыевский, то все равно не миновал бы моих рук. Но я рад, что дело обошлось без меня; уж мне и так надоели упреки, что я без жалости убиваю всех, кто выйдет со мной на поединок. А что же мне прикажете делать, если меня оскорбят?.. Но посмотрите-ка… у него опять раны раскрылись. Бегите поскорее в корчму, пан Харламп, скажите, чтобы корчмарь приготовил хлеба с паутиной. Не поможет это бедняге, но христианин обязан перевязать раны христианину. Живей, пан Харламп!

Пан Харламп побежал вперед, а когда, наконец, атамана внесли в комнату, Заглоба тотчас же мог приняться за свое дело. Он остановил кровь, перевязал раны и потом обратился к Ильяшенке:

— Ты, старик, здесь не нужен, — сказал он. — Поезжай поскорей в Заборов, проси, чтоб тебя допустили пред лицо королевича, отдай ему письмо и расскажи все, что ты видел. Да смотри, не ври, а если соврешь, я тотчас узнаю, я приближенный королевича, и велю тебе отрубить голову. Хмельницкому тоже от меня кланяйся; он меня знает, мы приятели с ним. Атамана твоего мы похороним как следует, а ты делай свое дело, по корчмам не шатайся, потому что тебя убьют, прежде чем скажешь, кто ты такой. Ну, с Богом! Поезжай!

^ааь>^ —

— Позвольте, пан, мне остаться, пока он не отойдет.

— Поезжай, говорят тебе, — грозно крикнул Заглоба, — а нет, так плохо тебе будет! Да не забудь Хмельницкому от меня поклониться.

Ильяшенко поклонился в пояс и вышел, а Заглоба сказал, обращаясь к Харлампу:

— Я нарочно отправил этого казака, во-первых, потому, что ему здесь делать нечего, а во-вторых, если его действительно где-нибудь придушат (что легко может случиться), тогда вся вина падет на нас. Первые прихвостни Заславского и канцлера начнут распевать на все лады, что люди князя-воеводы безбожно и бесчеловечно вырезали все казацкое посольство. Но при уме всегда можно избежать неприятности. Мы не дадим этим щелкоперам живьем загрызть нас, а вы, господа, в свою очередь, засвидетельствуете, конечно, как было все дело и что вызов последовал с его стороны. Я должен еще приказать здешнему старшине, чтоб он похоронил его. Они тут не знают, кто он таков, будут думать, что шляхтич,

и похоронят прилично. Ну, а нам, пан Михал, пора в дорогу, нужно еще и князю дать отчет.

Хриплое дыхание Богуна прервало слова пана Заглобы.

— Душа ищет дороги, — сказал шляхтич. — Вот уж ему и темно делается, и душа его ощупью пойдет на тот свет. Но коль скоро он не обидел нашу бедняжку, то дай ему, Боже, царство небесное, аминь! Едем, пан Михал. От всей души отпускаю ему все его провинности, хотя, сказать по чести, я больше нагадил ему, чем он мне. Но теперь все кончено. Будьте здоровы, господа! Мне очень приятно было познакомиться с такими доблестными рыцарями. Не забудьте свидетельствовать в случае надобности.

Глава XIII

Князь Еремия довольно равнодушно принял весть о гибели Богуна, в особенности, когда узнал, что рыцари, не принадлежавшие к его войску, готовы в любое время заявить, что вызов был сделан не Володыевским. Если бы все это случилось не перед самым оглашением избрания Яна Казимира, если б борьба кандидатов все еще продолжалась, противники Еремии с канцлером и князем Домиником во главе не преминули бы воспользоваться этим обстоятельством вопреки любым свидетельствам. Но после удаления Карла со сцены умы были заняты другими делами, и история с Богуном не могла повести ни к каким осложнениям.

Один Хмельницкий мог бы раздуть эту искру в целый пожар, как пример несправедливости шляхты, но князь верно рассчитывал, что запорожский гетман известие о гибели своего посла получит от самого королевича и не осмелится сомневаться в справедливости королевских слов.

Князь более всего заботился, чтобы столкновение его рыцарей не наделало шума в политических сферах. С другой стороны, вспомнив о Скшетуском, князь не мог не радоваться: теперь отыскать княжну Елену можно было гораздо легче. Ее можно отыскать, отбить, выкупить, и князь не пожалел бы ничего, чтоб возвратить потерянное счастье своему любимому рыцарю.

Пан Володыевский с великим страхом шел к князю; человек неробкого десятка, он как огня боялся сурового взгляда воеводы. Каковы же были его удивление и радость, когда князь, выслушав его рассказ и подумав с минуту, снял с пальца дорогой перстень и сказал ему:

— Ваша выдержка заслуживает полнейшего одобрения, напади вы первыми — на сейме поднялись бы Бог знает какие крики. Если княжна отыщется, Скшетуский будет обязан вам по гроб жизни. До меня дошли слухи, что вы, пан Володыевский, как болтун, который не может удержать языка, также не можете удержать сабли в ножнах, и за это, по справедливости, надлежало бы наказать. Но коли вы вступились за друга и честь наших хоругвий отстояли в поединке со столь искусным рыцарем, то мне ничего не остается делать, как подарить вам этот перстень на память об этом дне. Я знал, что вы добрый солдат и хорошо владеете саблей, но теперь вижу, что вы можете давать уроки любому фехтмейстеру.

— Он? — вмешался Заглоба. — Да он у черта с третьего взмаха рога отрубит. Если ваше сиятельство прикажет когда-нибудь снести мне голову, то прошу вас назначить палачом именно его, тогда, по крайней мере, сразу отправишься на тот свет.

Князь довольно улыбнулся и спросил:

— Вы встречали кого-нибудь равного вам по искусству сабельного боя?

— Однажды Скшетуский слегка поцарапал меня, и я его тоже… это тогда ваше сиятельство посадили нас за это под арест. Пан Подбипента тоже, пожалуй, сладил бы со мной, благодаря своей сверхчеловеческой силе, да и Кушель, будь у него глаз поострее.