Огнем, мечом, крестом
Шрифт:
— Если бы всех половцев пустили за раз поперед, да сами вразнобой перешли через речку, то они бы дружины уже расстроили в своем бегстве. А так на три отряда поделили, и только один под удар попался — и хрен с «копчеными», мне их не жалко. Им теперь не до набегов — двадцать лет сидеть будут тихо, пока бабы в достатке новых не нарожают, а те не вырастут.
Старший брат цинично усмехнулся — он сильно недолюбливал своего тестя, главного половецкого хана Котяна, да и всех его соплеменников, что постоянно приходили на русские земли, поучаствовать в усобицах. Князья ведь перероднились с ними, а те понимали родство своеобразно — ничто не помешало бы тестю разорить владения своего зятя, и даже несмотря на то, что оба являлись порой православными. Да тут Рюриковичу друг дружку били с увлечением, крепко проросло семя Святополка Окаянного.
— Батыров не вижу,
— Ничего, наши клобуки дружине курской уже помогают — отскочили монголы, семя зловредное. Все же на сшибку не пошли, копейного удара испугались. Или просто решили нас измотать, а потом ударить?
Последнее предположение на взгляд Владимира Псковского являлась наиболее верным — несмотря на первоначальный успех, монголы не добились главного — они не смяли первым мощным ударом княжеские дружины, не смогли их рассеять поодиночке, как ему рассказывал Лембиту. И ведь полностью прав оказался — так оно и случилось, если бы коней не придержали, а черниговцы, на них поглядывая, тоже не замедлились. И самый страшный первый натиск монголов втуне пропал — когда половцы на них вышли, степным завоевателям пришлось атаковать.
— Похоже на то, что за тем гребнем и стоит их кованная рать в числе немалом. Они думают, что нам не видно, но эта штука хорошо ворога приближает. Посмотрите, брате — вон тот зловредный старик в лисьей шапке, морды его не разглядеть, наверное, и есть тот самый Субудай-багатур?
Владимир взял подзорную трубу — так разглядеть что-либо было плохо, версты три, и как глаза не прищуривал кони и люди как букашки. Но чудесное стекло резко сократило расстояние, и теперь можно было разглядеть старика в рыжей шапке, рядом с которым высились на конях с полдюжины человек, один из которых держал копье с бунчуком. Князь всматривался до рези в глазах, и заметил за колыханием зеленой травы на гребне что-то черное, похожее на поле и колыхавшиеся. Усмехнулся, возвращая подзорную трубу брату, негромко произнеся, чтобы их не услышали:
— Там кованная рать стоит уже, подходит от вежей своих. Так что Яруну момент удобный представился — все половецкое добро одним ударом отбить. Но, думаю, пока далече он, исход тут решаться будет.
Монголы наскочили на княжеские дружины, что встретили их не меньшим градом стрел — клобуки и «молодшие» уже сами лезли в драку, переправившись. «Старшие» дружины пока стояли, не приближаясь к реке, отойдя на сотню саженей от берега — попасть стрелами было невозможно. Монголы наскакивали, но в реку не лезли — у них сотники не дураки, прекрасно понимали, что речушка неширока и неглубока, вот только стоит переправиться — то обратно не убежишь, всех сомнут и порубят. Удальцы и клобуки прибывали числом — теперь сами наседали на пришельцев, уже повсеместно начались схватки, в которых кололи копьями и рубились мечами. Где-то монголы брали числом, но было видно, что сражение принимает для них скверный оборот — численное превосходство русских было заметно, только треть втянута в сражение, остальные к реке не приближались, выжидая. А вот куряне пробились — в брызгах воды гридни переходили вброд, а выходя на берег, тут же разворачивались, вынимали луки, и расчехляли колчаны. Преследующих монголов встретил град стрел, а халаты от них, даже с железными пластинами, плохая защита — наконечник найдет уязвимое место. И пошли потери, а тут уже галичане с волынцами подоспели, конные лучники, затеяли стрельбу. Было видно, что монголы явно заколебались, все новые и новые русские отряды вступали в бой, даже киевский князь, рассматривающий битву с холма, решил в ней поучаствовать, отправив своих «черных клобуков». Прибытие сразу двенадцати сотен решило исход схватки, было видно, что монголы стали разворачиваться и пускать коней вскачь, убегая. Вот только Мстислав «Удатный» уже все понял и крикнул:
— Сигнал подавай, пусть не преследуют — то «мунгалы» заманивают притворным бегством. Гридням реку не переходить, будем дальше выжидать, одоспешенной коннице в погоне не участвовать, все равно не догонят. А «клобуки» пусть погоняются немного, воевод мы предупредили, зарываться не будут, и как колчаны наполовину опустеют, вернутся.
— Все верно, брате — Субудай выжидает, и мы постоим, ни к спеху — времечко в нашу
Южнорусские княжества триста лет воевали с кочевниками, и сами не раз ходили походами в степь, так что князья с воеводами прекрасно знали как там воевать…
Глава 25
Глиняные горшки, залитые напалмом, и им же обмазанные, огненными кометами пролетали над сражающимися. И наводили на одних жуткий страх, зато других, прекрасно знающих что это такое, в радостный трепет. И когда огненные шары падали на землю, заливая все вокруг горящей жидкостью, слышались ликующие крики и вопли животного ужаса. Кричали кнехты, им досталось больше всего. Пара горшков легла с недолетом, на «боевые повозки», где кипел бой, моментально прекратившийся — дерущимся стало не до продолжения схватки, как ни странно бы это выглядело, горящая смесь всех моментально «охладила» и привела в ужас.
— Не жечь, а выжечь их всех, до последнего!
Лембиту пытался сохранить хладнокровие, однако вскипевшая в душе ярость начинала дурманить голову. Ведь это была и его война, он принял в себя ненависть непокоренных эстов и ливов, на земли которых пришли завоеватели и стали бесцеремонно устанавливать здесь свои порядки, и не уговорами. Нет — кровь полилась полноводной рекой, народы сознательно «нагибали» так, чтобы они превратились в покорных рабов, рабами и остававшимся. Применяемое нынче жесточайшее насилие в будущем времени уже стали отождествлять с «добровольным» принятием «высокой» европейской культуры. Одно хорошо — германцам не удалось полностью онемечить народы, как случилась с полабскими славянами, теми же лужичанами, бодричами и ободритами. И все потому, что крестоносные завоеватели считали покоренные прибалтийские племена своими рабами, «живым имуществом», и как то не стремились распространять на них «достижения». К тому же Литва не покорилась, наоборот, устроила жестокий отпор и представляла реальную угрозу самому существованию крестоносного воинства на этих землях. Да и русские княжества отбились от «культуртрегеров», дав такой отпор, что скоро явившие завоеватели прекратят расширение территорий, и как змея, начнут «переваривать проглоченное». Оставшиеся без всякой поддержки язычники-пруссы будут безжалостно истреблены, остатки уйдут в Литву, но имя земли примут на себя новые владельцы.
Какое тут на хрен крещение — сейчас шла самая настоящая колониальная война в германском стиле — «дранг нах остен», с физическим истреблением тех «унтерменшей», что не захотят покориться, и по «доброй воле» надеть на собственную шею ярмо!
Потихоньку исчезнут и ливы — к началу двадцатого века их останется совсем немного, а язык практически полностью исчезнет, и станет объектом изучения историков. Зато как с пруссами в памяти останется название земель — Ливония, Лифляндия, «Ливский Берег».
— Нельзя им дать ни малейшего шанса на возрождения, никаких мирных переговоров, бить надо насмерть и добивать!
Вполне рассудочно принял жестокое решение Лембиту. Он прекрасно знал, как за счет прибытия новых пилигримов, постоянно оправлялись крестоносцы в Прибалтике даже от самых жутких поражений, которые им наносили не только русские князья, но и литовцы, и непокорные эсты с ливами. Каждый раз засевшие в Риге немцы после таких разгромов откупались дарами, на какое-то время начинали вести себя тихо, а потом, накопив силенок, брались за прежнее. Но снова «огребались», и так, что рыцарские ордена пошли на объединение, осознав, что каждый сам по себе просто не выживет посреди не до конца покоренных народов. И через пятнадцать лет, после страшного поражения от русских дружин, исчез орден «меченосцев», вернее трансформировался, став Ливонским орденом, отделением «братства святой Марии» на покоренных землях. И вся разница была в том, что у одних были намалеваны на щитах черные, а у других красные кресты, суть осталась неизменной — хищнической, коварной, жестокой. И таковой и останется до самого поражения под Грюнвальдом, после которого начнется долгая агония, затянувшаяся на полтора столетия, пока двинутые царем Иваном Грозным рати не оставят от рыцарских замков камня на камне…