Огненная кровь. Том 1
Шрифт:
Боги милосердные! Да если бы они все понимали, о ком на самом деле говорил Альберт! Если бы только он перестал это говорить!
Эти разговоры за столом о страсти и поцелуях, которые велись так естественно и непринуждённо… Теперь Иррис понимала, почему всё айяаррское считалось у тётушек богомерзким.
— Кстати, а как тебе Фесс? Я уверен, ты проезжала этот город, — спросил Альберт у Иррис, едва только Тибор плюхнулся в кресло.
— Красивый город, — и ей снова пришлось посмотреть на него.
И начался второй раунд
Там, на озере, когда она сбежала, она помнила, что начался пожар, который вспыхнул на пирсе среди камышей. Цинта потом сказал, что это Альберт в сердцах пнул жаровню и от неё вспыхнул камыш. А вот теперь она поняла, что на самом деле там случилось. И всё это её пугало ещё больше. Эта ярость и страсть в его взгляде, и этот огонь, который плещется между ними, как прибой, и игра в кошки-мышки, в которой она точно не кошка…
— Да, город красивый и богатый, — он отпил из бокала, — много купеческих домов. Бывала ли ты в местных лавках?
— Приходилось.
— Я, кстати, заезжал там к одному купцу… кажется, его звали Миора… Да, пожалуй, именно так.
— И зачем же? — спросила Иррис и голос её сорвался.
— Искал кое-кого, — ответил он задумчиво, — его дом произвёл на меня большое впечатление… И, кстати, у него есть дочь. Рита. Рита Миора. У нас была, признаться… странная встреча. Хотя, я похоже, не слишком ей понравился. Последнее время я как-то мало нравлюсь женщинам…
— Вот уж не поверю, — усмехнулся Тибор, — ты, Берт, если хочешь, умеешь нравиться женщинам. Если хочешь, конечно!
— Крестьянкам и купчихам особенно, — усмехнулась Милена.
— Мистрессам тоже, насколько я знаю, — холодно добавила Таисса.
Но Альберт снова пропустил их колкости мимо ушей.
— Знаешь, Тибор, то ли я растерял своё очарование в Скандре, то ли фесские купеческие дочки такие непредсказуемые, — он перевёл взгляд на дядю, — вот ты думаешь, что нравишься им, а на деле может оказаться, что она… помолвлена, к примеру. Они такие обманщицы — эти купеческие дочки. Вот она меня и обманула.
— Она хоть красивая была? — Тибор снова плеснул себе вина, а заодно и Альберту.
Но тот не притронулся к бокалу, а ответил негромко, глядя, не отрываясь, на Иррис:
— Ты даже не представляешь, насколько. И она разбила мне сердце. Всю дорогу сюда я думал только о ней.
— Ничего удивительного! В этом весь Альберт, не пропустит ни одной юбки в округе! — произнесла Хейда, ковыряясь ложечкой в сорбете.
— Ты ничего не ешь, — шепнул Себастьян, оторвавшись от разговора с тётей Эверинн и склоняясь к уху Иррис, — всё хорошо?
— Да, — ответила она тихо. — Просто аппетита нет. Немного позже.
Есть? Да она дышать не может от этих слов, не то, чтобы есть! Она вся горит от кончиков ушей до пят, и сердце у неё, кажется, сейчас лопнет, потому что этот взгляд, этот голос, эти слова, которые Альберт произносит, как будто невзначай, он словно иглы в неё вонзает! Никто не понимает вокруг, о чём они говорят на самом деле, и от этого только хуже…
И с ней творится
Она взяла бокал, руки дрожали, и она едва не расплескала всё вино, но выпила почти половину, ощущая, как внутри снова зарождается вихрь.
— А ты что думаешь, Иррис, почему меня отвергла купеческая дочь? — не унимался Альберт.
— Быть может, купеческих дочек пугает твоя настойчивость? — спросила она, пряча лицо за бокалом. — Если начинать всё с поцелуев, ничего удивительного, что они сбегают.
— Вот как? А мне показалось, что её испугала не моя настойчивость, — ответил Альберт тихо, с какой-то особой страстью в голосе, — а её собственные желания. И да, я, кажется, был излишне настойчив и груб, что поделать — она свела меня с ума… Но я потом искал её, надеясь попросить прощения, и был в отчаянии, потому что не нашёл… и потому что она меня обманула.
Их взгляды встретились лишь на мгновенье, большего Иррис выдержать не смогла. Она выпила ещё вина, надеясь, что оно поможет унять сердцебиение и дрожь и растворить тот странный клубок внутри, который рождали его слова.
Боги милосердные! Он не должен этого делать! Он не должен так говорить!
— Видимо, тебе лучше забыть ту купеческую дочь, раз так всё вышло, — ответила Иррис, рассматривая роспись на арках, но почти не видя её.
— Забыть? — он усмехнулся горько. — А если… я не могу. Если я не хочу её забывать?
— Но так будет лучше всего.
— Для кого?
— Мне жаль, что… так всё вышло… у вас.
— Жаль?
Она видела, как потемнели его глаза, как ноздри затрепетали, и он медленно поставил бокал на стол.
— Ты, может, и сонет ей написал? — едко спросила Милена. — Помню, ты любил марать бумагу своими стишками, но тогда они хотя бы предназначались знатным дамам, а теперь, значит, ты балуешь ими крестьянок и купеческих дочерей? Скоро дойдёшь до торговок с рыбного рынка…
— Ты же знаешь, как мне всегда не везло в любви, только крестьянки и ценят мои сонеты, — ответил Альберт ей в тон и добавил, снова глядя на Иррис, — я не писал ей сонетов. Пока не писал. Но, Милена, как тебе такое:
«Мне жаль!» Рви в лоскуты надежду,
Её уже лохмотья не надеть.
Рубеж последний перейдён, но прежде
Тебе скажу: «Не нужно сожалеть…».
— Крестьянки в чане, купчихи, сонеты под луной! Силы огня! Отвратительно! Похоже, ты собрал по дороге сюда все юбки, какие попались! — Милена отбросила ложку, и та недовольно звякнула о блюдце.
Это четверостишье стало последней каплей для Иррис. Ей показалось, что сердце её просто взяли и вскрыли ножом, как этих устриц на блюде, а сверху капнули лимонный сок…