Огола и Оголива
Шрифт:
–А родители-то у вас хоть живы?
И я испугалась, что он накликает беду, мне это показалось таким чудовищным! Я пожалела, что вообще пришла сюда. (Хотя у двух моих одноклассниц матери уже умерли).
Мама была категорически против, чтобы я ходила туда, она говорила:
–Пошутили, и хватит! А если драка? А если с автоматами приедут?
Но она очень хотела, чтобы меня взяли туда на работу, а Татьяна Ивановна Захарова, жена Виктора Борисовича, координатор, говорила жёстко:
–Сейчас здесь работы нет! Работа будет только в декабре, в участковой
Но Захарова сразу после этого разговора взяла записывать вкладчиков в тетрадку старушку Людмилу Дмитриевну, с которой, как я понимаю, они вместе работали в одном ателье, которая всё делала плохо.
Я вошла, и увидела её на рабочем месте, о котором мечтала, и окаменела.
–Что вы хотели? – строго спросила старушка.
–А где Татьяна Ивановна?
–А что у вас к Татьяне?
–Вы теперь вместо неё здесь работаете, да?
–Я помогаю,– уклончиво, как Штирлиц в анекдоте, ответила Соколова.
Но Татьяна Ивановна сама хотела найти мне работу, даже ходила на биржу труда:
–Для девочки после школы есть место в детском саду. Есть будешь там.
Нет, спасибо, но детей я не терплю! И манная каша мне ваша не нужна, меня дома закармливают!
И я обиделась на Захарову, за то, что она не взяла меня к себе, и решила никогда с ней больше не видеться. И тут она возьми и приди ко мне домой!
В квартиру заходить Татьяна Ивановна не стала, позвала меня на собрание обманутых вкладчиков. Мобильники тогда были только у бандитов, домашние телефоны– не у всех. В то время ещё считалось в порядке вещей приходить к кому-то домой без предупреждения.
После собрания вкладчиков, глубоких пенсионеров, Татьяна Ивановна раздала всем подписные листы. Её сын Вадим, двадцатичетырёхлетний юрист, не интересовался политикой, но Захарова, портниха-пэтэушница, хотела протолкнуть его в областную Думу!
Он выступил перед электоратом совершенно безобразно:
–Вы можете, конечно, за меня не голосовать, но тогда живите, как трава, пейте воду из-под крана, пока счётчик не поставили! Мне жаль вас: вы не можете купить своим внукам даже конфет! Вот я купил сейчас газету «Известия», там пишут, что мы взяли очередной кредит. Чем эта страна будет его отдавать?
На меня Вадим Захаров не обращал никакого внимания. Кажется, он уже был женат.
Мама считала, что в партии на мне «ездят»:
–Сами зарплату получают, а тебе не платят!
Я сказала об этом Татьяне Ивановне, и она взорвалась:
–Так я же не прошу ни с кого из вас членских взносов, из своих каждый месяц плачу!
Я же за честь считала, что мне доверяют штамповать партийные газеты, – чтобы обманутые вкладчики приходили записываться в Общество.
Каждое лето мама уходила на три месяца в отпуск. Но на один день выходила выдать всем зарплату. Вот в одно такое утро мне доверили ставить штампы. Я сидела за маленьким столиком в углу в белой жаркой блузке в горох, такая гордая!
Но мама пришла чуть раньше:
–Где ты была? – прорычала она.
Я что-то выдумала…
И вот
В субботу ко мне снова пришла Вика. Я чуть ли не на коленях попросила её о помощи. Она сказала:
–Они очень плохо, подло с тобой поступили! Где ты будешь собирать эти подписи?! И зачем тебе помогать этому Захарову? Он же будет всё воровать, а тебе никогда не поможет!
В воскресенье всё ещё было тепло и солнечно. Я пошла на Воронок, где в старом сталинском доме жила третья моя подруга и одноклассница, Наташа Барсукова. Только дома её, как всегда, не было, только её дед, ветеран войны и опер из Уголовного розыска, Илья Аверьянович Хамзин.
Наташа смеялась над ним, как над старым коммунистом. И я наивно решила, что такой человек уж точно не останется равнодушным к будущему нашего региона. Но я очень мало общалась с людьми, поэтому не умела ни то что убеждать, но подчас даже толково излагать свои мысли. Вот и сейчас я затараторила о цели своего прихода.
–Я– ничего не знаю! – с невероятной ненавистью сказал дед подруги.
–Хорошо, тогда забудьте то, что я сказала.
–Хорошо; уже забыл,– вполне миролюбиво сказал дед.
Тогда я села на лавочку в соседнем дворе и расплакалась: ни друзей у меня, ни работы путной…
***
Бабушка, как и обещала, нашла маме работу дворника в четвёртом домоуправлении. Но только их новая начальница, Эвелина Фёдоровна, не хотела её отпускать, пока та не отработает положенные две недели. Мама страшно возмущалась, считая это просто нарушением прав человека. Она боялась, что место уйдёт. Сотрудницам она таинственно говорила, что нашла очень хорошее место. Знали бы они, какое!
И тут я оживилась и сказала, что могу устроиться на эти самые две недели, подержать для неё место.
–Я тоже об этом подумала,– с чувством сказала мама.
Но накануне трудоустройства её настроение резко переменилось:
–Надо же, и эта твоя первая работа! Ты эту трудовую книжку потом спрячь, никому не показывай. Только не выбрасывай, – пригодится, когда пойдёшь на пенсию.
–Я ей куртку тёплую для работы принесла, зима будет суровой,– заискивающе сказала бабушка.
–Они каждый раз так обещают, а она всегда тёплая! – нервно закричала мама.
Нам с бабушкой назначили на семь тридцать утра. Настроение у меня было просто отличным, у бабушки тоже. Я люблю осень! Я теперь буду сама зарабатывать деньги! Было пасмурно, холодно, ветрено, – бабушкин старый коричневый плащ развевался на ветру. И я думала о бабушке: как же хорошо, что она у нас есть!
И вот мы в зелёном бараке на Краснознаменской, бывшей пожарной части, – это недалеко, через дорогу. Бабушкина знакомая – Людмила Михайловна, очень грузная, пожилая женщина, с химией на жёлтых волосах.