Огола и Оголива
Шрифт:
–Значит, не работаете и не учитесь?– ласково спрашивает начальница. – Планёрочки у нас раз в неделю. Трудовая книжка у вас есть? Нет? Значит, на медкомиссию пойдёте. К гинекологу обязательно. Мы же не можем взять на работу беременную женщину!
–Ну, этого у нас точно нет,– глупо улыбаясь, ответила бабушка.
–А сколько вам лет? Семнадцать? Нет, принять на работу несовершеннолетнюю мы права не имеем.
А во дворе ЖРЭПа весело шумела планёрка.
Мы вернулись, мама ещё не ушла. Она страшно обрадовалась, что меня не приняли,
–Как же так, я же с четырнадцати лет работаю! – всё же возмутилась мама.
–А я– с шестнадцати,– удивилась бабушка.
Отчим сегодня взял отгул,– к нам должен был прийти сварщик Дима уже из нашего домоуправления, сварить чугунную трубу. Во дворе стояла установка из белого и голубого баллона, с нашего третьего этажа свисал провод.
А я всё ещё заморачивалась со сбором подписей. У меня был целых один автограф,– Вики,– только без паспортных данных. И я подумала: ведь Света и Проповедница прописаны по нашему округу, может быть, они мне помогут? Только я же в прошлый раз от неё убежала! Как мне её теперь о чём-то просить?
И я пришла к Свете. Сегодня она – в голубых джинсах.
–Ты что, страховой агент? – добродушно удивилась она, увидев мои бумаги.
–Знаешь, Свет,– начала я,– скоро выборы в областную Думу. Сейчас это у меня единственная возможность заработать. Понимаешь, мне абсолютно всё равно, кто там будет.
–И мне тоже – всё равно,– нетерпеливо и жёстко ответила Светлана.
–Не могла бы ты поставить подпись? Не бойся, никто посторонний этого не увидит…– несла я околесицу.
–Да я и не боюсь, просто нам, этого, наверное, нельзя делать по религиозному поводу? Надо узнать у Раисы. Ты ведь придёшь завтра?
–Приду.
–Вы с ней где-то встречаетесь и вместе идёте?
–Нет, сами по себе.
Злата захныкала, и мать бросается к ней:
–Сейчас мы с тобой в больничку пойдём…
Я остро чувствую себя преступницей и спешу уйти. Весь день на душе тяжёлый осадок…
***
Любезную я нагоняю на лестнице. На лифте мы никогда не поднимались. Подъезд был окрашен в тёмно-голубой цвет, между площадками – белые двери, запертые на ключ, – общие балконы для сушки белья.
–Надо же, вместе сегодня пришли, – ехидно заметила Света.
Наверное, Проповедница успела на меня нажаловаться.
Я вспоминаю свои семнадцать лет,– о, этот изумительный возраст, уже не детский, но ещё не взрослый. Какой же я была дикой, потому что жила в изоляции, не общалась людьми, поэтому не могла социализироваться! Какой бы не была плохой Любезная, но разве я лучше, когда два раза по-дикарски бросила её посреди улицы, не попрощавшись, собираясь встретиться вновь!
Мне велят идти в комнату, а сами закрываются в прихожей, где о чём-то яростно шепчутся,– наверное, о выборах, или моём побеге. Входят молчаливые, мрачные, со мною держатся холодно. И я понимаю, что о подписях говорить не стоит.
…Два года тому назад, когда
И тогда я сказала:
–Я в прошлый раз от вас убежала, – не могла вспомнить, выключила ли утюг. Вы уж простите меня!
–Да,– то ли поверила, то ли нет, Любезная, – я остановилась, чтобы дать женщине трактат, а потом смотрю, машины пошли, а ты уже за угол сворачиваешь. Только вот что, Аллочка: мы всё никак не можем взять молитву, потому что это можно делать только в юбке, а ты у нас в брючках. Ты в следующий раз либо юбку надень, либо её с собой возьми.
–Значит, для молитвы можно и поверх штанов надевать?– удивлённо спросила я.
–Да, Аллочка. Это дома ты можешь, как хочешь ходить, и в шароварах, и в…
–Да у нас климат такой, что можно только в брюках ходить, – вступается Света.
–Ну как же, как же?! Вон же я, я – в рейтузах! – и гордо вытягивает ноги в серых штанах со штрипками, под неизменной шестиклинкой.
–Да,– вспомнила я Ветхий Завет,– «на женщине не должно быть мужской одежды, а на мужчине – женской. Это – мерзость».
–Ах, ты читала! Умница!
Да, я полюбила Библию, но для меня это была просто философия, красивые древние тексты. Но как меня сектанты приучили читать её неправильно, так я и не смогла переучиться. Перелистывая наобум её тончайшие папиросные страницы, я подобрала и подходящее имя для Проповедницы, потому что называть просто Раей женщину, годившуюся мне в бабушки, пусть и совершенно сумасшедшую, я не могла позволить себе даже в мыслях.
–Так значит, в брюках проповедовать нельзя? – озабоченно наморщив лобик, беспокоится Света.
–Проповедовать можно только в юбке, но если на тебе сверху надето пальто, но можно и в брюках.
И мне выдают неизвестно для какой полезной цели сшитый в трубочку кусок пунцовой материи, такой тесный, что я не могу ногами пошевелить.
–Ну, это– комедия!– раздражается Света.– Может быть, тебе халат дать?
–Не надо! – запретила Проповедница.
И я по примеру наставниц, старой и молодой, сцепляю руки и склоняю голову на грудь. Для молитвы мы не встали, вальяжно развалившись на диване.
–Иегова, бог наш всемогущий, – торопливо бормочет Любезная, – мы благодарим тебя за то, что ты сохранил нам жизнь до сего момента. Благослови это маленькое собрание из трёх человек, благослови избранный тобою народ и все другие народы…
«Что это ещё за «избранный народ»? – в ужасе думаю я. – Опять евреи?»
–…а также благослови ученицу Аллу, чтобы она наставлялась в слове твоём и тоже стала твоей поклонницей. Аминь.
–Аминь! – говорят дуэтом Света и Злата.
Я промолчала, и мне тут же сделано внушение: