Огола и Оголива
Шрифт:
Бабушка стала искать мне работу, когда я ещё училась в предпоследнем классе. И все её знакомые говорили, что работы для меня– просто море!
Мама, конечно, не желала, чтобы я убирала грязь. Она спала и видела, чтобы я что-нибудь записывала в журнальчик или выдавала талончик. А ещё больше она мечтала, чтобы я всегда была маленькой и осталась в школе:
–Вот бы тебя взяли в вашу школу лаборанткой! – заискивающе говорила она.
Но это было так глупо, что я не могла воспринимать это всерьёз. Да ничего приготовить для опытов по физике и химии
И когда все мои одноклассники ездили в Москву на курсы, я с благословения своей матери вела праздный образ жизни: после школы смотрела кино по каналу ТВ-6. Я с грустью думала, что через год этого уже не будет: я видела себя в какой-то мрачной конторе со столами и противными старыми тётками, где я что-то переписывала от руки.
Я окончила школу, и инертно ждала, как меня определят на какую-то работу. Но никто не заставлял меня ничего делать.
Да, 90-е были страшным временем. Но, невзирая на инфляцию, безработицу, ещё оставалось много разных льгот, бесплатной помощи. Сейчас выходит, что даже тогда ещё не нужно было платить за каждый свой шаг.
Тогда все спрашивали меня:
–Куда ты будешь поступать?
–Я работать пойду, – отвечала я то гордо, то со вздохом, и на меня все смотрели как на идиотку, ущербную, нищую.
У бабушки были знакомые в похоронной конторе. Мама как-то сказала:
–Вот прогладишь там ленточку для венка, сразу много денег получишь!
Я сейчас вижу, что мой класс был довольно инфантилен; у них не было никакой цели, но зато их родители, – продавцы, бухгалтера, воспитатели, переводчики, инженеры, врачи, – мыслили реально и оказались дальновидны.
–А ты сколько хочешь учиться, три года или пять? – спрашивала меня Вика.
–Нисколько. Я работать пойду.
–А зачем?! Что ты хочешь купить?!
И я, и Вика, мы считали, что все блага появляются сами собой.
–А где ты будешь работать? Ты маме хочешь помочь?
Она вообще была очень прилипчивая, обожала задавать идиотские вопросы.
И я рассказала про «ленточки для венков». Я же была уверена, что всё уже на мази.
–Ой, Ал, да ты что, туда все приходят с такими скорбными лицами!
Но когда я после получения аттестата с простой души спросила маму, когда же мне выходить гладить ленточки, она устроила скандал:
–Что?! Совсем, что ли, дура?
А я не могла понять, в чём же виновата, мне же обещали!
Отец Лизы, Семён Витальевич, работал в Красной больнице в инфекционном отделении. Она тоже собиралась стать врачом, но в этом году не поступила. И мама как-то обронила мечтательно:
–Вот бы он устроил вас к себе санитарками!
Странные у неё какие-то мечты: дочь-лаборантка, санитарка, секретарка.
Но Лаличев не стал бы мне помогать хотя бы потому, что конфликтовал с заведующей отделением Марьей Ивановной. А сама Лиза на такую просьбу окрысилась бы:
–А он что, тебе обязан?
Но я в свои семнадцать лет была очень странной, не от мира сего. У меня тогда не было никакого просвета в ноябрьских тучах: в классе
И я сама для себя решила, что любой труд почётен. Мама год назад слышала по радио, что главврачу одной из наших больниц катастрофически не хватало работников.
И первого сентября, когда после липкой духоты сразу стало очень холодно, я решила сделать родителям сюрприз. Я надела польскую чёрную блузку, нелепые широкие брюки в форме трапеции, взяла паспорт, аттестат, и пошла устраиваться на работу.
Мне очень нравилась наша Красная больница, если такое вообще уместно говорить о лечебных учреждениях. Тогда она ещё была сравнительно современной и ещё не обветшала, как сейчас, два десятилетия спустя.
Эту лечебницу в деревне Соболевской в 1873 году построил фабрикант, прусский подданный, Людвиг Рабенек для своих рабочих с пунцово-красиль-ной, ситценабивной и бумаго-красильной фабрики. В 1898 году вместо старой деревянной больницы построили новую каменную на 31 койку, со встроенной операционной, и тот исторический стационар стал теперь административным корпусом. Туда-то я и навострила лыжи. Деловито спросила у какого-то мужчины, попавшегося на лестнице:
–Где у вас тут отдел кадров?
Наверное, я больше походила на молодую медсестру, чем на санитарку.
В нужном кабинете находились мужчина и женщина. Я ужасно смутилась, но всё равно спросила с апломбом:
–А у вас есть места санитарок, нянечек?
Кадровик, Надежда Малькова, посмотрела на меня, как на ненормальную, округлив рот и глаза:
–Ставок нет.
–А что же по радио жалуются, что работать некому?
–Впервые слышу.
Я вышла оттуда, как оплёванная. Хотя вряд ли бы я справилась с такой работой, убираться я не любила.
Дома я просмотрела районную газету. Невзирая на безработицу, последняя полоса всегда была полна рекламных блоков, что требуются работники, и все мужских заводских специальностей: механики, наладчики, слесари. И ещё меня поразила дискриминация по возрасту: то ты ещё очень молод, то уже слишком стар.
***
Я интересовалась политикой и, хотя мне ещё не исполнилось восемнадцати, уже успела вступить в партию. В нашем дворе открылось на квартире Общество защиты прав вкладчиков Сберегательного банка при штабе одной скандально известной парламентской партии. Мои родственники во время шоковой терапии и отпуска цен 1992 года потеряли все накопления, и я зарегистрировала их; в восемнадцать лет я должна была получить страховку в тысячу советских рублей, и записалась первой, получив членский билет номер 53. Виктор Борисович Захаров, полковник милиции в отставке, смуглый, черноусый, похожий на еврея помощник координатора, когда я регистрировалась, спросил меня сочувственно: