Огонь для Проклятого
Шрифт:
— Хёдд, сестренка! — голос брата звучит точно из-под земли. — Будь так любезна, уважь вниманием, выйди поболтать о безделице.
Турин, он все-таки пришел!
Да, я знала, что так будет, но все равно не подготовилась внутренне. Сердце так сильно бьется в груди, что болезненно ноет в ребрах.
— Хёдд!
— Не вздумай выходить, — в зале появляется Кел.
— Кажется, мы не очень хорошо закончили наш прошлый разговор, каюсь, был не в себе. Обещаю, пальцем тебя не трону.
В зале появляется
— Госпожа, их всего десяток, мы справимся, — говорит мой охранитель.
— Десяток кого? — спрашивает Кел. — Это его люди? Они в масках?
— Да… — неуверенно кивает воин.
Черты лица Кел'исса заостряются, во взгляде появляется ледяная сталь. Я знаю этот взгляд — если он так смотрит, значит, недалеко до кровопролития.
— Я поговорю с ним, — резко поднимаюсь на ноги и нахожу взглядом девчонку, которая очнулась от болезни первая, протягиваю ей Хельми. — Дорогая, посиди, пожалуйста, здесь. Я не задержусь.
— Да, госпожа, — говорит почему-то шепотом.
Она боится — и я понимаю ее.
Потому что и сама боюсь. Потому что не верю в то, что брат снова стал самим собой. Не могу себе это объяснить, просто что-то отвратное и потустороннее слышу в его голосе.
— Хёдд, — Кел перехватывает меня за руку. — Это уже не твой брат.
— Тогда тем более надо узнать, чего он хочет.
Он изучает мое лицо, затем отступает, позволяя мне пройти. Не знаю, что увидел, потому что я точно бледна, будто свежий снег. И мой страх он тоже наверняка видел.
Когда выхожу на улицу, некоторое время даже щурюсь — такое сегодня яркое солнце. Турин стоит, понурив плечи и свесив голову набок. Старик стариком, кожа да кости, которые едва прикрывает легкая холщовая рубаха с закатанными до локтей рукавами и расстегнутая безрукавка. Если я бледна, то в его лице нет ни намека на кровинку, как и в глазах — они выцвели и поблекли, пустые и бездумные, точно у придонной рыбы. При всем при этом опирается Турин на огромный топор с длинной ручкой.
Его же люди стоят чуть дальше, одетые кто во что, но все как-то несуразно, точно набегу, впопыхах. Лицо каждого закрыто повязкой. Только глаза видны, да и то едва ли.
— А я заждался, — брат разводит руки в стороны, точно ожидая, что я брошусь в его объятия. — Скучала по мне, сестренка?
— Немного соскучилась. Как раз голова болеть перестала.
— Да полно тебе поминать старое, с кем не бывает. Ничего же не случилось. — Выражение его лица вообще не меняется. Это точно маска с подвижным открывающимся ртом, за которой нет ни малейшей эмоции.
— Ты хотел поговорить, — напоминаю ему.
— Конечно. Я не образец доброго мужа, сестренка, но даже мне не приходило в голову тискаться с другими бабами, пока моя нареченная не пошла
— О чем ты?
— О том, сестренка, что ты позоришь род Хельмбергов, якшаясь с ублюдочным чернокнижником при живом муже.
Чувствую, как за моей спиной дергается Кел, но удерживаю его рукой.
— Пожалуйста… — оборачиваюсь к нему, затем снова к Турину: — Так что муж не пришел сам? Зачем прислал тебя?
— Прислал?
Мне кажется или в глазах Турина мелькает что-то странное, что-то, чего там быть не может, как будто кто-то смотрит на меня с той стороны — и это не брат.
— Идем со мной, сестренка, — продолжает он. — Ты слишком заигралась, чтобы выпутаться самостоятельно.
— Ты мне поможешь?
— Кто же, как ни родственник.
Замечаю, что вокруг нас начинают собираться люди. Кто с оружием, кто — нет. Мужчины, женщины. Прислушиваются, присматриваются, пытаясь понять, что происходит.
— Ты можешь думать, что поступаешь верно, — продолжает Турин, — но ты всего лишь неопытная девчонка, которая где-то что-то услышала, где-то что-то увидела. И ты сама это знаешь. А пока тебе нужен опытный наставник.
— И к нему ты меня отведешь?
— Да, Хёдд. И это нормально. Он твой муж. Он взял на себя ответственность за тебя и твоего ребенка. Или ты забыла, что не имеешь права думать только о себе?
— Признаться, немного запамятовала, — отчего-то очень хочется вывести его из себя, выдавить на этом подобии лица хоть намек на эмоцию. — Спасибо, что напомнил. Но дальше я сама справлюсь. А мужу передай, что, если хочет меня увидеть, пусть приходит собственными ногами.
— Глупо. Очень глупо. Ты ведь знаешь, что предки входят в этот мир. Знаешь, что будет, когда их станет в достатке.
— Нет, — делаю к шаг к нем. — И никто не знает, братец. Может, расскажешь? А заодно не забудь упомянуть о Холодных ключах, куда каким-то чудесным образом попали твои бочки.
Я очень надеюсь увидеть, как на его безразличном лице дрогнет хотя бы одна мышца, но нет — вообще ничего.
— Бочки? У меня пропало несколько пустых. Я не придал значения, не стал поднимать шум. А надо было? Не подумал, что это так важно, хотя, признаюсь, бочки были хорошие.
Не верю ему. Не верю ни слову.
— Мне было видение, братья мои! — обращается уже к окружившим нас людям. — Я долго носил его в себе, долго молчал, но теперь могу донести его и до вас. Сам верховный шаман направлял мой разум, его благовония подняли меня к чертогам наших Предков — и я говорил с ними. И они дали мне слово. И это слово они сдержали.
Брат выжидает — и я вижу, как по рядам собравшихся проносится легкое волнение. Люди слушают его, смещаются из задних рядов — в передние.
Но, позволь, ты приплел сюда шамана.