Охота на мух. Вновь распятый

Златкин Лев Борисович

Единственный терпеливо, с кротостью слушал Карачая, ни разу не высказав возмущения, потому что ложка меда-правды была утоплена в бочке дегтя-лжи, в свитке были такие страшные обвинения, что обвинение в организации всемирного жидо-масонского заговора с целью разрушения Великой Римской империи, первой по счету, звучало в устах Карачая как обвинение в злостном хулиганстве, причем по части первой. Но подстрекательство к мятежу Бар-Кохбы, подготовка убийства Иосифа Джугашвили, шпионаж в пользу японской разведки грозили Иошуа, по мнению внимательно слушавшего Илюши, «десятью годами без права переписки».

Илюшин отец, когда приезжал в отпуск со своих строек, жаловался то на гнус и

мошкару Белого моря, то на свирепые морозы Колымы и Магадана, Норильска и Бугульмы. И предостерегал сына от необдуманных поступков, разговоров, кое-что ему рассказывая, да и с матерью он вел разговоры в присутствии сына, правда, взяв с него еще давно «честное пионерское слово», что даже лучший его друг Сарвар не узнает ни единого слова из того, что говорится дома, а для «если спросят» Илюшу заставили выучить наизусть с десяток фраз, коротких и прямых, как лозунг, из которых самый непримиримый охотник за ведьмами мог бы составить для себя благоприятное мнение, а главное, для своего досье, о патриотическом облике семьи, преданно любящих Сталина и Родину.

Двойная мораль, скажете вы?.. Но пусть первым бросит камень тот, кто в те времена не лгал. Мертвые камнями не бросаются.

Единственный встал со своего трона, а троном ему служил причудливый пенек со спинкой, оставленный незадачливым лесорубом в далекие времена несовершенства бронзовых топоров, обработанный ножами, а еще больше временем, и медленно, плавно пошел, пересекая свое последнее свободное пространство в жизни. Да и то тут же двое блюдолизов Карачая пошли по бокам, рядом, а сам Карачай торжественно впереди. Круг ловщиков-загонщиков распался на две параллельные шеренги, и они, вооруженные мечами и копьями, с бронзовыми щитами, все, как один, внезапно, равномерно, сильно и звонко застучали мечами и копьями о щиты, выбивая соединением железа и бронзы грубые, воинственные звуки, салютуя победе своего предводителя, радуясь поражению пророка, не зная, что в каждом поражении зреет победа, как в каждой победе зреет поражение.

«Да это же репетиция! — воскликнул Илюша, наконец-то найдя правильное, верное решение. — Как это я сразу не догадался: в сумерках снимают лишь „режим“, кто же будет при таком свете без ДИГов пленку гробить, все равно же ОТК забракует».

Но звон становился все громче и громче. Звонкая трель будильника московского часового завода прервала сладкий сон Илюши. Илюша нехотя проснулся. «Что за религиозная чушь лезет в голову по ночам?» — отметил он. Еще сон пытался удержать его в своих объятьях, но уже левая рука потянулась к тумбочке, цепляясь за край, нащупывая дюйм за дюймом на поверхности тумбочки настырно неумолкающий будильник. Вот рука привычно дотянулась, а палец с наслаждением, словно давил насосавшегося клопа, утопил кнопку звонка в чрево будильника. И наступила тишина.

Но Илюша и не думал вставать. «Еще минут пять можно покемарить, только пять минут, не опоздаю», — успокоил он себя, с наслаждением погружаясь в теплые волны сна.

Вышколенный и выдрессированный сенбернар Раф так же привычно по звонку подошел к постели Илюши и стянул с него одеяло. Раф был не только пунктуален, он был лично заинтересован в этом действии, гулять с ним ходил только Илюша, да и кормил его только он.

Спал Илюша голым, при открытом окне, и холодное утро осени властно рассеяло все тепло любящего сна. Делать нечего, пришлось вставать. Илюша в поисках второго тапочка, как всегда, заброшенного под кровать, нагнулся, изловчился и дотянулся до тапочка, а когда, довольный от маленькой победы, первой в этот день, он вылез из-под кровати и, повернув голову, случайно встретился взглядом с умными глазами Рафа, мудрая собака-нянька была

довольна послушанием подопечного, то очень захотелось Илюше запустить в него тапочком, но он знал, чем все это кончится: Раф с удовольствием бросится играть, и Илюша опоздает в школу. Не стоило начинать то, что не могло скоро кончиться, Илюша невольно вздохнул, но подавил в себе игривое настроение и стал настраиваться на деловой лад: быстро сбегал «куда надо», еще быстрее сделал обязательную по утрам зарядку, дал слово отцу, хочешь не хочешь, а выполнять надо, правда, сегодня себе он сделал поблажку, сократил упражнения до минимума, «все равно, сегодня физкультура, доберу на уроке»… И побежал в ванную. Все как у людей.

Еда на плите была еще теплой, Илюша не стал даже разогревать ее, быстро все съел, растущий организм требовал свое, и Илюша отсутствием аппетита не страдал.

Портфель был приготовлен с вечера, Илюша лишь быстро соорудил для себя и своего друга, Сарвара, бутерброды. Сарвар, один из двух лучших друзей Илюши, был вечно голодный, Илюша его старался подкармливать. В школе Сарвар делил с Илюшей бутерброды, но домой к Илюше заходить не любил, бьющее в глаза благополучие вызывало в его глазах такую боль, что Сарвар темнел и хмурился, а Илюша терялся, ему хотелось всем, что имеет, поделиться с Сарваром, но тот гордо и угрюмо отвергал все дары. Единственный дар, который Сарвар ценил, — это была дружба.

2

Тот, для кого Илюша готовил бутерброды, один из преданных его друзей, если не самый преданный, Сарвар, тоже собирался в школу. Он жил в старом городе, обнесенном обветшавшими крепостными стенами, древними и очень живописными. Но внешняя живописность, привлекавшая даже иностранных туристов, ни в малейшей степени не соответствовала внутреннему устройству жилищ, существовавших почти без света и элементарных удобств, всего одна уборная и один водопроводный кран на весь двор.

Сарвар проснулся от сладковато-тошнотворного запаха анаши. «Опять курила всю ночь!» — злобно подумал он, бросив взгляд в угол комнаты, где в полутьме, на широкой тахте спала сестра его матери, Соня, приютившая племянника после той злосчастной и зловещей ночи, когда люди в черной форме арестовали его родителей, и они навсегда исчезли где-то на севере, где исчезали в то время многие. Чем занималась тетка, Сарвар не знал, но догадывался: Соня редко ночевала дома, приходила пьяной и полдня отсыпалась. В последнее время она пристрастилась к наркотикам, поэтому на племянника перестала обращать хоть малейшее внимание, в доме частенько не бывало ни куска хлеба.

Сарвар поспешил занять очередь в уборную и к крану, умыться. У входной двери он столкнулся «нос к носу» с косоглазой Зейнаб. Та принюхивалась у двери.

— Что надо? — сонно спросил Сарвар молодую еще женщину, злобную и крикливую, ходившую всегда, сколько помнил себя Сарвар, в черном одеянии с головы до пят.

— Курочкой у вас пахнет в комнате?! — полувопросительно, полуутвердительно проговорила Зейнаб пронзительным и неприятным голосом.

— С ума сошла? — удивился Сарвар, забывший давно вкус курицы.

— Ты курицу мою украл, а я с ума сошла? — визгливо завопила Зейнаб. — Люди добрые! Мало того, что притон в доме устроили, так еще этот бандит самую лучшую курицу мою украл, убил и съел. Людоед проклятый!

— Какую курицу? Женщина, опомнись! — стал злиться в свою очередь Сарвар.

— А перо почему у твоей двери лежит? — ехидно прошептала неожиданно тихо Зейнаб.

— Спроси у ветра! — заорал на нее Сарвар. — А нужны другие доказательства, принеси свой вонючий горшок, я тебе его наполню, отнеси в лабораторию, там скажут, что я вчера вечером ел.