Охота на мух. Вновь распятый

Златкин Лев Борисович

Много было «что», и все они остались вне этого взгляда, которым два человека сливаются в одно целое.

И Бабур-Гани понимала, что никакие силы земные и небесные не помогут ей вернуть любимого, обожаемого мужа. Но понимать одно, делать — другое.

И она позвала агентов, пригревшихся в ее особняке. Сытые и в меру пьяные, они выглядели такими счастливыми, что неожиданно Бабур-Гани почувствовала к ним такую лютую ненависть и злобу и подумала, что охотно превратила бы их в своих евнухов, сладостно представив их физиономии после небольшой операции.

— Ее можно тайно

похитить? — спросила она спокойно, настолько спокойно, что несколько озадачила агентов.

— Тайно сложно, одна она не бывает. Шум будет! — охотно объяснил старший агент.

— Может быть, ее запиской выманить? — предложил второй.

— Ага! — презрительно отозвался старший. — А записку ты ей напишешь? Ты «мама» правильно не можешь написать.

— Записки никакой не будет! — прервала их спор Бабур-Гани. — Хотите еще столько же заработать, — думайте!

Агенты приуныли. Хотелось, очень хотелось заработать такие большие деньги, но без шума они работать не привыкли, арестовывали всегда торжественно, почти что священнодействуя, в расчете на общественный резонанс. И из известных им вариантов не проходил ни один.

Наконец, Старший агент додумался:

— На рынок она обязательно ходит по утрам. Устроим большую облаву, задержим всех, отправим женщин в одну тюрьму, мужчин в другую, потом всех выпустим. Если одна девочка при этом исчезнет, никто не обратит внимания. А мы будем отрицать даже ее задержание…

И утром следующего же дня инквизиция замела всех на четырех рынках города, несколько тысяч человек. Среди такого множества взбудораженных страхом людей исчезновение практически беззащитной девочки, брат ее был отправлен с мужчинами и скоро выпущен на свободу, прошло незамеченным, Сол в тюрьму не отправляли, а увезли прямо в дом Бабур-Гани.

И сразу же Бабур-Гани позвонила Мир-Джаваду и с необычным для нее возбуждением стала ему предлагать:

— Светлейший! Не пора ли твоему красавцу Иосифу приобщиться к моим лучшим клиентам. Я такую девочку для него приготовила, закачаешься. Даже тебе, дорогой, я бы ее не подложила. Пришли мальчика: ему семнадцать, ей — пятнадцать, договорятся.

Мир-Джавада неприятно резануло слово «клиент», но он нашел предложение подходящим и сделанным вовремя.

— Действительно, пора сыну заканчивать опасные для жизни похождения, дешевле будет, во-первых, а то как бы кто не зарезал.

Бабур-Гани, затаив дыхание, ожидала решения старого друга. Ей обязательно нужно было повязать его в этом деле.

— Хорошо! — разрешил ее сомнения Мир-Джавад. — Готовь девочку! Через два часа сын будет у тебя.

Бабек, как всегда, отправился на свидание, но не застал своей возлюбленной дома. Брата ее тоже не было, и Бабек вернулся домой в тревоге и унынии, день без Сол был для него потерянным днем. Он и не подозревал, что его любимая находится совсем рядом, в том же доме, запертая в одной из комнат.

Ее сюда привезли из полиции, и мрачная женщина в полицейской форме сухо ей сказала, что завтра она предстанет перед судом по обвинению в продаже наркотиков и проституции.

Бедной Сол казалось, что она спит и видит чудовищный сон. Но тут же

она убеждалась, что это всего лишь явь.

Ей приносили изысканные яства и напитки, но Сол не обращала на них внимания, хотя любой более опытный человек сразу же понял бы, что обвиняемым такая еда не подается. Но Сол не притрагивалась к еде не по этой причине и не потому, что знала: в еду подмешаны лекарства, вызывающие сонливость, вялость, покорность, просто ни пить, ни есть она не могла. Какое-то оцепенение на нее напало. Кошмар какой-то: наркотики, проституция, суд…

Бабек только заснул, как его грубо разбудили, и пока он соображал, сонный, что такое стряслось, скрутили ему руки и повели голого по коридору, затем ввели в темную комнату, где привязали крепко к креслу и оставили одного.

Но в одиночестве он был недолго. Вскоре он услышал знакомый до отвращения голос жены:

— Влюбился, муженек?

Бабек молчал.

— Не желаешь отвечать! — продолжила, не обращая внимания на упрямое молчание, Бабур-Гани. — А впрочем, что тебе отвечать? Я и так все знаю, как ты понял… Ты, наверное, думаешь: вот, связали меня, бедного, мучить будут, пытать, бить. Смешно… Дурачок, тебя связали для твоей же пользы, беситься будешь, а руки-ноги связаны, ни себе, ни другим никакого вреда не сделаешь. А девочка твоя — красавица. Ты, я знаю, целый день места себе не находил, волновался: где это моя козочка, куда это улетела моя пташечка, моя ласточка. А твоя газель сидела в нашем с тобой доме, мой милый, совсем рядом с тобой…

Смеясь, Бабур-Гани подошла к Бабеку и, сбросив с себя халат, села к нему на колени и ласково прижалась.

— Глупый, неужели ты мог хоть на минуту представить, что я откажусь от тебя и уступлю другой? Сознайся, ты уже сделал ее женщиной?

— Нет! — хрипло выдохнул, задохнувшись от высказанного кощунства, Бабек. — Отпусти ее! Клянусь, я никогда ее больше не увижу…

— Правда! — перебила его Бабур-Гани. — Ты никогда больше ее не увидишь! То, что я сейчас тебе покажу, отучит тебя навсегда даже смотреть на девочек…

И Бабур-Гани, не сходя с колен мужа, дотянулась, соблазнительно изгибаясь, до выключателя и щелкнула тумблером.

Перед Бабеком матово засветилась стена, скрытая портьерой, оказалось, что это и не стена вовсе, а огромное стекло. Оно открывало прекрасный вид в большую комнату, устланную во весь пол огромным пушистым ковром, и, кроме ковра, в ней ничего не было. А стекло, разделявшее две комнаты, с другой стороны служило зеркалом, так что находившиеся в большой комнате даже и не подозревали, что за ними могут наблюдать, оставаясь сами невидимыми.

Эту комнату Бабур-Гани часто сдавала немощным старичкам, занимавшим высокое положение в обществе или обладавшим огромным капиталом, и старцы, пуская слюни, смотрели, как в кино, на чужие голые тела, сливающиеся в любовной игре, и глаза их туманились от приятных воспоминаний.

Бабур-Гани легко спорхнула с колен мужа. И подошла к стене, полуприкрытой портьерой.

— Так ты даже ее тела не видел, глупыш, — засмеялась она. — Ничего, я тебя так люблю, что доставлю тебе и это наслаждение.