Охота на охотника
Шрифт:
– Кому надобно, тому и капает, - из-под лохматых бровей недобро блеснули глаза.
– Вона, глянь на других... отдыхают, пока время есть.
– Ага...
– А ты бестолочь.
– А то ж...
Молодой присел у огня, вытянул руки, будто бы греясь. В бараках и вправду было сыровато, сказывалась близость к реке. От сырости этой щипало в глазах, да и нос забивался почти сразу, но с другой стороны заказчик и то побаловал. Случалось сиживать в местах и поплоше. А тут, если разобраться, настилы имеются, некоторые даже почти и не гнилые, тюфяки соломенные,
Благодать.
Правда, Шкеня от этакой благодати готовый был на стены лезть, но терпел, унимал строптивую свою натуру. Небось, у старого Мороза не забалуешь. Про него еще тогда, на каторге, когда Шкеня в поход зимний намылился, упредили, что Мороз не за так с собою молодняк тянет, что приглядится и, коль по нраву будешь, то возьмет в ватагу, а нет... мясо в тайге никогда не лишнее. Тогда ему удалось и к Морозу прибится, и коровой не стать. Правда, о том недалеком по сути времени Шкеня старался не вспоминать, и тайком даже в церкву заглянул, поставил свечу за упокой душ... надеялся, поможет.
...а Мороз знай себе, ворочает кочергу, думает...
...и на что подписались?
Ребята, когда Мороз уходил, шептались, что будто бы дело-то простое, пошуметь, народец попужать, а после пустить огоньку в купеческие кварталы, благо, и огонь им выдадут такой, чтоб полыхнуло знатно... и уже там, когда пойдет гулять петух да огненный, никто спрашивать не станет, пустыми дома горели или как еще...
Шкеня сперва обрадоывался, а после... не даром еще старый городовой, светлой ему памяти, пока жив был, то и весь участок свой в порядке держал, и Шкеню тоже, говорил, будто бы у Шкени чутье крысиное. Сперва-то обидным казалось, а после понял, это ж самая что ни на есть похвала.
Крыса - зверь осторожный.
И ныне чутье твердило, что не будет все так ладно, как им расписали. И пусть уплочено задатку по три рубля, да пропиты они и забыты давно. Прочие-то сидят спокойненько, лопают кашу, жиром заправленную, да добычу делят, еще не добытую, про приметы позабыв.
А Шкене неспокойно.
– Что?
– Мороз протянул яблочко, которое Шкеня взял не без опаски. С него бы сталось и кочергою по руке загребущей огреть.
– Неспокойно?
И улыбается себе в бороду.
– Неспокойно, - не стал отпираться Шкеня.
– На дурное подписать хотят... на... не знаю... только от тут, в грудях, свербится...
– Уйти хочешь?
А яблочко наливное, с бочком полосатеньким, чуть придавленным. И крошки табачные прилипли. Шкеня поспешно головой замотал: знал он, как от Мороза уходят.
– От и верно... держись рядышком. И другим языком не трепи...
– Значит...
– Уговор есть уговор. Подрядились, надобно делать, а то ж честные люди не поймут, - Мороз протянул руки к огню. Поговаривали, что в первый свой побег с каторги он по молодости померз крепко, еле-еле магики откачали. Небось, знали бы, кем станет, сами б добили. Как бы то ни было, тепериче Мороз мерз даже в самую летнюю жару, вона, в шубейку старую укутался, только нос и торчит.
– Запомни,
Шкеня кивнул, в яблоко вгрызаясь.
Отработает.
Только... в гущу самую лезть не будет, лучше уж без добычи остаться, чем без головы.
– И... когда?
– осмелился спросить он, раз уж у Мороза настроение разговорное случилось, то грех было не воспользоваться.
– Скоро... вот, почитай, как наследника поздравлять станут, так самое и оно...
Шкеня подавил вздох.
В политику лезть не хотелось бы. Политические - народец дурной, бесноватый, можно сказать, и никогда не поймешь, чего у них в головах творится. Да только разве ж спросит кто, чего там Шкене охота?
Определенно.
Отлынивать он не станет, но и вперед не полезет... ни за какие такие яблоки.
Мороз, будто догадавшись про этакие, вора честного недостойные, мысли, лишь головой покачал: мол, что с тебя, дурня, взять.
Верно.
Ничегошеньки.
Стрежницкий к гостье отнесся настроженно.
– Живой?
– поинтересовалась Авдотья для порядку.
Стрежницкий кивнул.
И глаз потер.
– Все-таки по рукам дам...
– она устроилась в единственном креслице, огляделась и сказала: - Как-то тут... неуютно.
– Тюрьма же.
– И что? Тюрьма тюрьмой, а половички могли б и вытряхнуть. Картину повесить какую...
– Стрелецкой казни?
– Все шутишь?
– с легкою укоризной произнесл она.
– Небось, как самого на эшафот поведут, тут тебе не до смеха будет.
– От когда поведут, тогда и заплачу, - Стрежницкий ногу за ногу закинул, что далось нелегко. И то ладно, он хотя бы сидит, а не на карачках ползает или в перинах помирает, как в прошлый раз.
Вот чего он не любил, так это выглядеть жалко.
– Она тебя убить пыталась, - Авдотья разглядывала его и не морщилась, и только от внимания этого становилось слегка не по себе.
– Девица эта. Иначе зачем тебе ее убивать?
– Может, оттого, что я сволочь кровожадная?
– Это тебе кто сказал?
– Это все говорят.
– Не верь, - она отмахнулась и мягко спросила: - Очень чешется?
– Очень, - Стрежницкий даже руки за спину убрал, потому как после этого вопроса зуд сделался вовсе невыносимым. И главное, свербела не глазница, а внутри, и потому хотелось неприлично сунуть палец в дыру и почесать, что было бы не только неразумно, но, и как он подозревал, довольно-таки опасно.
– Терпи.
– Терплю.
Она поднялась и подошла, и встала рядом, осторожно коснулась волос. И это прикосновение было до того неожиданным, совершенно неправильным, что Стрежницкий замер.
– Я целитель так себе... но могу позвать Одовецкую. У нее наверняка что-то есть, чтобы не зудело. Хочешь?
– Хочу.
А она с места не сдвинулась.
Красивая.
Пожалуй, прежде он не замечал, до чего она красивая... да и вовсе не смотрел на нее, как на женщину, благо, иных хватало, попроще...