Охота на волков
Шрифт:
Крылатая птичка Константина Николаевича все еще порхала в небе. Полковник любовался с высоты непередаваемой прелестью земных красок. Двое внизу, должно быть, казались ему невзрачными мошками.
Глава 5
Каждый час Клест ощущал приступы тошноты. Пищевод мучительно содрогался, и спасаться приходилось самым примитивным образом — подносить к носу флакончик с забытыми одной из подружек духами. Что такое нашатырь, Клест знал теперь не понаслышке, но дома нашатыря не водилось и замену он подобрал, перенюхав с дюжину самых разных снадобий — от коньяка и водки до клефурина и камфоры. Духи, как ему показалось, работали эффективнее всего. Спазмы вроде бы проходили, голова переставала кружиться. Чувствовал он себя по-прежнему скверно. Ныла выбитая ключица, в правом ухе то и дело возникал пульсирующий шум, время
Собственно, инициативу проявил не он. Паша сам вызвался уладить дело, выяснить кто и за что, разобраться, как говорят, по справедливости. Был бы Клест из пацанов покруче, дельце обстряпали бы на «профсоюзных» правах, но дистанция от него до Паука представлялась космической, следовательно недешево стоила и месть. Во всяком случае Пашина цена Клесту не очень понравилась. Тот забирал австрийскую видеодвойку, аппаратуру Джи-Ви-Си плюс японские могучие колонки. Хорошо хоть «наличмана» не запросил. А сейчас требовал окончательного подтверждения. Либо да, либо нет. Дескать, главное Паук сделал: предложил помощь. Теперь пацанам решать — принять или отказаться. Заметив, что приятель все еще колеблется, Шмон бодро похлопал лежащего по руке.
— Ништяк, Клест, отработаем! Зато халяве рога обломают. Втрюхают на всю катушку.
Он был прав, отказываться от помощи Паука было неразумно. Однако взяла досада — за бодрый тон приятеля, за легкомысленную веселость. Конечно! Не ему, собаке, с видео расставаться! Тот и кулаками почти не махал и орал, как резанный, а получил меньше Клеста. Хотя все же не удрал, как Косыга, да и вообще был давним корешем — еще с самых детских лет. А потому его следовало терпеть, как эту треклятую боль. Дружок из кожи вон лез, расписывая нападавших, объясняя медведеподобному Паше, что если бы не Клест, то его, Шмона, сейчас бы тут не наблюдалось. То же самое он, вероятно, травил во дворах. Понимая это, Клест кайфовал от собственной, пусть временной, но значимости. Шмон мог взгоношить кого угодно. Скорее всего, благодаря его длинному языку, о случившемся и узнал пахан. И даже горюя по поводу потери аудиоцентра с видео, Клест не мог не тащиться от мысли, что ему выказывал сочувствие не мелкий вожачок, а лидер целого района. Разумеется, это что-нибудь да значило. Пахан замечал далеко не каждого пацана и уж конечно не за каждого готов был вступиться.
Сделка состоялась. Клест дважды в подробностях рассказал, как происходило дело. Одного из нападавших Шмон где-то уже видел. Паша, здоровый битюг, с абсолютно круглой головой, выпирающей грудной клеткой и рыхлыми толстыми руками, объявил, что Шмона берет на операцию с собой.
— Три дня, — он для наглядности показал три сосиски-пальца. — А повезет, так и раньше. Одного приволочем к тебе. Если мамахен, конечно, куда-нибудь сплавишь.
— А на кой мне его сюда?
— Для предъявы, и чтоб, значит, не сомневался, что Паша дело свое знает.
— Я и не сомневаюсь.
— Все равно! Положено для порядку… Деньги — товар, товар — деньги, — учил когда-нибудь политэкономию? Или еще не дозрел? — Паша улыбнулся, блеснув золотым зубом. — Короче, ты платишь, мы заботимся об удовольствии клиента. Захочешь, шурупы ему в уши завернешь, а захочешь — в петуха превратишь. Не приходилось еще проделывать такие фокусы?
Он первый и засмеялся. Шмон с Клестом криво заухмылялись. В сущности, дело было уже сделано. Его перевалили на плечи парней более авторитетных, в деловых качествах которых можно было не сомневаться.
Что такое одинокий мужчина?
Это жизнь бок о бок с профессией, это скверный характер и алкоголь вместо чая, это чудаковатое хобби и комплексы, это хронические болячки и наконец обозленный на всех и вся желудок. Но и только-то!
Одинокая женщина —
Уже вторую неделю Палихов избегал Зинаиду. Уже вторую неделю она плакала в подушку, а на утро порывисто и нервно меняла наволочку.
Трижды забегала Ольга, говорила одобряющие слова, гладила по голове и утешала. А Палихова грязно ругала, обещая познакомить с действительно стоящим мужиком. Зинаида плохо ее слушала. Происшедшее было бедой. Никак иначе случившуюся разлуку с Палиховым она расценить не могла. Ольга говорила то, что следовало говорить в таких случаях, не понимая, что подобные утешения — дым, им попросту не придают значения. Да и чего могли стоить рассказы Ольги о мужиках, когда и в прежние студенческие времена Зинаида откровенно тяготилась присутствием подруги. Еще бы! Красавица и дурнушка — классический дуэт, какими переполнены все города и веси. Мужчины и впрямь вились вокруг, как комарье, но Зинаида, конечно же, видела, кто именно их прельщает. Ольга играла роль магнита и являлась главной хищницей, — Зинаида исполняла роль рыбы-прилипалы. Она и сама так про себя говорила. Разумеется, не при мужчинах. Поэтому и не приносила плодов неумелая терапия подруги. Однако после ее ухода становилось совсем невмоготу. В гостиной работал телевизор, на кухне радио, но заглушить тоску было невозможно. Обида перемежалась с болью, сердце ощутимо сжимало, и невидимая спица вонзалась под левую лопатку.
Зинаида медленно приближалась к трюмо, глазами впивалась в двойника, столь печально копирующего ненавистную ей мимику. Все свои годы она начинала видеть до последнего месяца и последнего дня.
Почему так устроено, что женщины стареют рано, а живут долго? Зачем это «долго», когда кругом зеркала и надо воевать с отражением, как с самым злостным врагом! Кто виноват, что она была такой скромницей, а в институт поступила на шесть лет позднее сверстников? Если разобраться, в институты только для того и поступают, чтобы найти себе пару. А она поступила и не нашла. Теперь уже, наверное, и не найдет…
Рука ее тронула левое веко, гладящим движением попыталась расправить кожу. Бесполезно! Лучинки морщин подле глаз уже не надо было разглядывать сквозь лупу. А эта нарастающая неуверенность в движениях, эти дрожащие уголки губ, выдающие везде и всюду несуществующую вину!… Она уже не умела глядеть на мужчин обычным взглядом — смотрела, точно выпрашивала прощения. Ольга бранила ее за этот взгляд, демонстрировала на собственном примере, каким холодом и презрением следует окатывать сильную половину, и Зинаида, поддаваясь уговорам, пробовала репетировать. Дома наедине с подругой все получалось как нельзя лучше, но стоило вблизи показаться реальному «зверю», на которого и мастерилась ловушка, как вся ее отвага улетучивалась, робость самовольно выплывала на лицо, проваливала дело. А ужаснее всего поражали те моменты, когда после бурной ночи с Палиховым они вдруг вместе оказывались подле зеркала. Любовник был старше ее на семь лет, но в зеркале они словно бы менялись возрастами. Усталость, стертый макияж и помятая прическа с неоспоримой жестокостью в который раз подтверждали: она была старее, старее, старее!…
Продолжая всматриваться в зеркало, Зинаида обхватила лицо ладонями и, мстя горю, яростно принялась растирать лоб, виски, щеки.
Через три улицы, в похожем доме, перед похожим трюмо покачивался в кресле-качалке Леня Логинов. Глаза его также были устремлены на собственное отражение, но размышлял он несколько об ином.
Сколько он себя помнил, его всегда тянуло в деревню. На денек, другой, может быть, даже на всю жизнь. Во всяком случае он всерьез переживал, что его родина — не деревня. Город холодный и каменный, такой безликий и скандальный, напоминал Леониду злого отчима. Он не сумел полюбить город, как ни старался. Впрочем, стараний особых и не было. Они сразу не сошлись характерами — с самых первых осмысленных лет. Тем не менее обстоятельства не позволяли им расстаться. Приходилось терпеть друг друга, скрежеща зубами, сносить обоюдные выходки. То есть, городу, вероятно, было все равно, Леонид же частенько признавался самому себе в откровенной неприязни к городу.