Охота на волков
Шрифт:
В подъезде они протерли подошвы специальной ветошью, Валентин натянул на лицо реденькую бороденку, глаза спрятал под треснувшие очки. На этот раз старика поручили играть ему. У каждого за поясом таилось по бесшумному пистолету, но пустить в ход они обязаны были ножи. Уже после операции холодное оружие у них должны были забрать, чтобы, снабдив заранее заготовленными «пальчиками», подбросить улику в нужное место и в нужный момент. Операция хороша, говаривал инструктор, когда одним выстрелом укладываешь трех или четырех зайцев. Первого «зайца» предстояло убрать им.
Баринов еще раз оглядел Валентина с ног до головы, придирчиво нахмурился.
— Вроде ничего. А как ты сам? В форме?
— Я всегда в форме, — Валентин угрюмо развернул Баринова к окну. — Не сюда смотришь,
— А что такое? — шепотом всполошился Баринов. — Уже прибыли? Рановато вроде.
— Дурень! Ты на двор взгляни, на детвору. Это ж воля, дубина! Мы, считай, впервые с тобой сами по себе!
Баринов послушно уставился в окно. Хотел что-то возразить, но не решился. Рука его нервно заелозила по подоконнику.
— Я, Валь, на эти темы, если честно, запретил себе думать. Пока. То есть поначалу тоже разное прикидывал. Насчет — как бы свильнуть в сторону при случае. Но потом сообразил: во-первых, отыщут, — очень уж серьезные ребята, а во-вторых… Понимаешь, слишком много они в нас вбухали, чтобы так запросто положить в каком-нибудь бардаке. Чудится мне, Валь, не сделают они этого. Удобно им иметь таких, как мы. А пока им удобно, то и мне удобно. И я, Валь, так полагаю: сегодня мы на волю отсюда любуемся, а завтра и вовсе будем гулять, как свободные граждане. Так какого хрена, скажи, рисковать?
— Действительно, какого? — Валентин отколупнул от стены кусочек штукатурки, размял его в пальцах, щепотью просыпал на истерзанную перочинными ножами поверхность перил.
— Нам, Валя, не расхолаживаться бы теперь… — Баринов мялся, перетаптываясь с ноги на ногу. Настрой приятеля ему явно не нравился. — Выполним все, а после уже будем думать, лады?
— Не боись, — Валентин хмыкнул. — Гада, что показывали на экране, мы сделаем. В наилучшем виде!…
Обычно Кот подъезжал домой к десяти вечера на двух машинах. В то время, как он заходил в подъезд, один из телохранителей на лифте поднимался на шестой этаж и, убеждаясь, что все в порядке, махал в широкий лестничный проем рукой. Только после этого в лифт входил Кот в сопровождении еще двоих людей. Ничего особенного в этой схеме не таилось. Сложности люди полковника придумали себе сами. Они запретили подрывать лифт, запретили использовать снайпера, вообще запретили какое бы то ни было огнестрельное оружие. Соответственно с улицы, где дело пришлось бы иметь с шестью-семью вооруженными гавриками, события переносились под прикрытие стен. Плюс ко всему роковая улика и впрямь кому-то понадобилась до зарезу, и ее срочным образом создавали, пятная не липовой, а самой настоящей кровью. Возможно, истинной целью был даже не Кот, а птичка покрупнее, но об этом приходилось только догадываться…
Все получилось до будничного просто. Охраннику, поднявшемуся наверх, позволили махнуть рукой. Лифт, отправленный вниз, перехватил Баринов, затаившийся двумя этажами ниже. На том и строился главный расчет. Технари, побывавшие в подъезде накануне, успели внести в немудрящую схему управления лифтом некоторые коррективы. Нажав на клавишу с номером «шесть», Баринов достал нож и свинчатку. Охранник сам облегчил ему задачу. Любопытствуя столь скорому подъему лифта, он приблизился к створкам и поперхнулся от огненного удара по горлу.
Не теряя времени даром, Баринов стянул с него яркую китайскую куртку и заволок за трубу мусоропровода. Лифт поплыл вниз, а Баринов, шикнув ожидающему на седьмом этаже Валентину, торопливо стал натягивать на себя куртку убитого. Выходящие из лифта должны были увидеть «своего человека» со спины. Так и получилось. Спустившийся Валентин изобразил пьяного, а Баринов неловко подхватил его под мышки. Крякнув от неожиданности, Кот задержался возле лифта. Один из сопровождающих поспешил к Баринову, спеша помочь выпроводить с этажа «захмелевшего старика». Этот шустряк от них и принял первый «нож». Валентин ударил резко, махом снизу. Парня даже чуть подбросило вверх. Словно бы попятившись, все так же спиной Баринов отшатнулся к Коту. Валентин уже высвободил нож, но хрипящую жертву какое-то мгновение еще удерживал перед собой. Парень
Осмотревшись, в нужных местах они оставили нужные улики. Тел прятать не стали. На том же лифте поднялись на самый верх, кабинку отправили обратно и через отомкнутый люк выбрались на крышу. По пути Валентин сорвал с себя бороду и несуразные очки. Баринов заранее приготовленным бруском дерева подпер крышку люка. Сгустившиеся сумерки обещали лучшую из всех маскировок. Шагать можно было не скрываясь. Проникнув в соседний подъезд, с паузой в полминуты они спустились вниз и вышли на улицу. На машину с охраной никто из них не оглянулся. Ножи, запакованные в полиэтилен, надежно покоились в карманах. Тревогу, по прикидкам аналитиков, должны были поднять минут через семь-десять, когда, не дождавшись телохранителей, кто-нибудь из оставшихся на улице удосужится зайти в подъезд. Однако к этому моменту Лужин с Бариновым были уже далеко.
Валентин полагал, что их остановят квартала через три-четыре, но светлый «Ниссан» нагнал их раньше. Водитель просигналил условленным образом, и оба нехотя полезли в душное нутро машины. Недолгая воля кончилась.
— Вчера был Кот, кто последует завтра?
— А какая, на хрен, разница?
— Для меня, Барин, разница есть. Я не такой толстокожий, как ты.
— Брось, Валек! Одной мразью стало меньше. Чего переживать? И другие такие же будут. Ты же не на мафию работаешь, — на государство!
— Не знаю, Барин, не знаю…
В одинаковых позах — закинув ногу на ногу и заложив руки под голову, они лежали в комнате, камерой которую называли только по привычке. Учебный корпус мало чем отличался от тюрьмы, и все же тюрьмой это уже не считалось.
— Скажи, тебя в самом деле утешает то обстоятельство, что он был мразью?
— А то нет! Конечно! — Баринов ответил с такой горячностью, что Валентин поморщился. Простота напарника иной раз откровенно раздражала. С одним и тем же искренним чувством человек способен долбить каменюгой по черепу собрата, а после, размазывая слезы, каяться. И в том, и в другом случае он прав, ибо действует по побуждению сердца. Чему же еще доверять в этом мире, если не сердцу? Ум — понятие шаткое, и потому нет более мутного занятия, чем разбирать человеческие ошибки. Оттого и толкуют: не суди, да не судим будешь. Правильно, наверное, толкуют. Но для чего-то ведь дарован ум? Может, для того, чтобы сподручнее было обводить вокруг пальца податливую совесть? Или все-таки для работы иного порядка? Ведь должен человек прорубать в дремучем нагромождении лжи тропку! Если не для всего человечества, то хотя бы для себя! Или вообще не надо ничего и никого рубить?
Временами Валентину начинало казаться, что он плутает в трех соснах. Куда бы он не рвался, всюду его поджидали громоздкие легко узнаваемые препятствия. Те же самые, что вставали на его пути и год назад, и два, и три. Словно, издеваясь, судьба знакомила плутающего человечка с неэвклидовым пространством. Трезвый и стремительный внешне, внутри себя Валентин все более уподоблялся растерянному и в конец отчаявшемуся путнику. Диалог, затеянный с самим собой, напоминал не слишком умелый спектакль. Во всех без исключения вопросах, впрочем, как и в ответах, усматривалась фальшь, первопричину которой он никак не мог разгадать. Неожиданным образом ему пришлось иметь дело с чертовой окрошкой, где перемешалось несмешиваемое: и чужие смерти, и любовь к Виктории, и столь лепкая правда, двояко подаваемая отошедшим в былое Юрием и нынешним несуразно реальным полковником. Одну игру Валентин вынужден был играть, оставаясь наедине с Рюминым, другую — с Генкой Бариновым, но самую главную и сложную, как это ни странно, — с самим собой. Игра эта все более начинала напоминать войну на три фронта, а ведь история наглядно свидетельствует, что подобного противостояния не выдерживал никто: ни Наполеон, ни Гитлер, ни кто другой.