Охота на зайца. Комедия неудачников
Шрифт:
Ворча, он достает свой пузырек. Врач хватает его быстрым жестом и надолго прилипает взглядом к этикетке.
— Это вам ничего не скажет, у меня редкая болезнь!
— Можно подумать, вы этим гордитесь, — замечаю я раздраженно.
Лекарь словно возвращается на землю.
— Ладно, слушайте, я не специалист, но одно могу точно сказать: вам надо прекращать эту поездку. Эти пилюли… это ведь экспериментальное лечение, верно? И по–настоящему никто не знает их побочных эффектов, да? Быть может, ваши боли вызваны именно ими, но это еще не самое серьезное. Больше всего я опасаюсь
— Лозанна.
— Его надо немедленно там госпитализировать. Все, что я сейчас могу сделать, это инъекцию, чтобы он расслабился на час или два, совершенно необходимо избежать новых спазмов.
Он поясняет все это мне, будто я его опекун.
— Укол! Нельзя! Сам профессор этим занимается, что вы в этом смыслите, а вдруг от укола мне будет больше вреда, чем пользы? Вы ведь не знаете, что со мной!
— …Синдром Госсажа?
Легкое обалдение на лице больного.
— Это написано на этикетке вашего пузырька, — поясняет лекарь. — Вот, советую вам принять это внутривенно, прежде чем сойти.
— Послушайте, доктор, я еще не уверен, что сойду, честно говоря, думаю, ничего из этого не выйдет. В любом случае об уколе и речи быть не может.
Врач смущен так же, как и я.
— Доктор… тут несколько особый случай. Этого господина в данный момент не должно быть в поезде. У него неприятности, ему приходится избегать Швейцарии, чтобы как можно скорее добраться до Франции. Нельзя ли как–нибудь обойтись без того, чтобы сходить?
— Нет. Оставаясь здесь, он слишком рискует. Где я могу помыть руки?
— В туалете, сразу налево.
Он закрывает свой саквояжик и выходит с ним вместе.
— Я могу пока его подержать, — предлагаю я.
— А?.. Мою сумку? Нет, благодарю, мне нужно дезинфицирующее средство.
Едва он вышел, как Жан–Шарль посмотрел на меня, скривившись:
— Вы не находите его странным?
— Его–то? Ну… нет.
— Знаете, меня осматривали тысячи раз, а он… не знаю… как–то я его не почувствовал…
Не дав ему закончить, я выхожу из его купе и вхожу в свое, бесшумно. Соня зародил сомнение в мою душу. Это стало следствием череды мелких деталей, ведущих к чему–то пока неуловимому.
Синдром, укол, этот выход в Лозанне, саквояж. Я запираюсь четырехгранным ключом и гашу свет. Затем как можно медленнее опускаюсь на колени, чтобы приникнуть глазом к «телику», просверленному в перегородке, отделяющей туалет от моего купе. Давненько я не принимал эту позу.
Ничего особенного. Его колени, ручка саквояжа, звук льющейся воды. Это длится добрую минуту, ничего нового в кадре не появляется. Затем его рука кладет в сумку какую–то бутылку и достает оттуда плоскую металлическую коробочку, он наклоняется, открывает ее, это футляр со шприцем; похоже, ему чего–то не хватает, он нашаривает ампулу, видимо с сывороткой. Выпрямляется, я больше ничего не вижу, затем бросает что–то в корзину. Думаю, он заполнил шприц. Кладет обратно металлическую коробочку, потом достает другой предмет, цилиндрический, выглядящий довольно тяжелым. Держит его на ладони и что–то ищет. Похоже, нашел.
Пистолет.
Уперевшись
Затем кладет его во внутренний карман, закрывает свою сумку и готовится выйти.
Какая–то неподвижность парализовала мне руки… Нельзя, чтобы он вернулся в десятое.
Ни в коем случае.
Я наверняка что–нибудь придумаю. Он знает, что я знаю. Брякает туалетная защелка, и я устремляюсь наружу. Боюсь только, чтобы лицо меня не выдало.
— Э, доктор, я не говорю слишком громко, чтобы… вы же понимаете… Загляните в мое купе, я должен вам кое–что сказать по поводу…
Он ничего не подозревает и проходит первым. Едва увидев его спину, я задираю свое колено как можно выше и, распрямив ногу, толкаю его в поясницу. Он налетает лбом на стекло с размаху, я захлопываю дверь за собой и бросаюсь на него всем своим весом, молотя кулаками по морде. Я вкладываю в удары все силы, он брыкается подо мной, я колочу его, как только могу, все время в одно и то же место, по левой стороне лица. Он не издает ни звука, слышен только глухой стук моих кулаков по его черепу. Его руки ускользают от меня.
Меня катапультирует, и я оказываюсь на полу.
Я даже не успел встать, лишь чуть приподнял голову, как ствол уперся мне между глаз.
— Оставайтесь на полу.
Я слышу вдалеке сирену поезда, который встретится с нами через несколько секунд. Своей свободной рукой он ощупывает себе левую скулу.
— Вам надо было послушать меня. Всего один успокаивающий укол, на тот случай, если он вдруг заупрямится. На выходе с вокзала ждет машина «скорой помощи». Нам вовсе ни к чему оставлять после себя труп. Ни ваш, ни его. Во что вы вмешиваетесь?
Уже в третий раз слышу я этот вопрос.
— И вы сможете насильно удержать его в Швейцарии?
Без ответа.
На какой–то миг я подумал, что сам виноват. Все моя злополучная привычка задействовать медиков в своем вагоне.
— Вы действительно врач или убийца?
Смех. Почти искренний.
— Твердят ведь постоянно, что крайности сходятся… Я действительно врач. Брандебургу как раз понадобился специалист, чтобы наложить руку на Латура, его держиморды вчера ничего толком не сделали. Отчасти из–за вас, как мне сказали. К тому же Латуром только врач может заниматься. И вмешаться, если потребуется. Вы сами действовали довольно умело, как мне показалось, но что бы вы стали делать, случись у него обморок или кровотечение, как могли бы оказать ему медицинскую помощь? О его здоровье мы заботимся гораздо больше, чем вы. Тут он прав.
— Эти боли в животе, что это?
— То, что я сказал, наверняка из–за пилюль. А насчет кровотечения из носа не думаю, чтобы было что–то серьезное. Чуть больше разволновался по мере приближения к Лозанне. Или к Парижу, кто знает.
Его скула потихоньку начинает отливать фиолетовым. Он садится в мое кресло, повернувшись на три четверти, ни на секунду не переставая держать меня на прицеле. Кончиками пальцев оглаживает себе щеку.
— Скула уже изменила цвет? Вы не пожалели сил…
— А этим вы тоже пользуетесь как врач? — спросил я, показывая на оружие.