Охота с красным кречетом
Шрифт:
— Правда что, пусть поищут. — Он подхватил под локоток Ольгу Васильевну. — А мы— с вами, душенька, полюбуемся, как это у них получится. Не каждый день такие спектакли.
— Кто — то же его взял, — рассудила она кокетливо, поглядывая то на Грибушина, то на Пепеляева.
Каменский, оставшийся в одиночестве, махнул рукой и отошел к окну.
— А по — моему, — подал голос Константинов, — напрасный труд искать вора. Его попросту нет. Я уже говорил вам, господин генерал, что это не человеческих рук дело. Наверняка тут замешаны высшие силы.
— Да — да, — усмехнулся Пепеляев, — это самое естественное объяснение. Первое, что приходит на ум. Высшие силы! Духи! Вы что, спирит?
— Я ювелир, — сказал Константинов.
— Тогда какого черта? Может быть, нам, господа, сесть сейчас вокруг этого стола и покрутить блюдечко? Авось, укажет вора? — Он говорил все громче, верхняя губа вздернулась, грозно темнела между передними зубами атаманская щербинка.
Мурзин понюхал воздух и сказал:
— Что — то ладаном пахнет.
Шамардин объяснил, что приходил священник, стены окуривал после большевиков.
— Отец Геннадий, — уточнила Ольга Васильевна. — Из Покровской церкви.
— Тем более, господа, никаких чертей! Никаких духов!
— Но ведь я предложил чисто научное объяснение случившегося, — напомнил Грибушин.
— Да? — стремительно обернулся к нему Пепеляев. — Вы по — прежнему считаете, что никакого перстня вообще не было? Что он всем померещился?
— Я так считаю, — серьезно ответил Грибушин. — Коробочка с самого начала была пуста. Я видел это собственными глазами.
— Я те дам «пуста»! — возмутился Сыкулев — младший. — Я те покажу, крымза!
Пепеляев уже не слушал. Сопровождаемый Шамардиным, он направился к двери, но Мурзин заступил им дорогу:
— Минуточку… Ведь капитан тоже был здесь, когда кольцо исчезло?
— Я не отлучался ни на секунду! — похвалился Шамардин.
— Значить, и вы должны остаться… Подозрение ложится на всех.
Шамардин, пораженный таким оборотом дела, вопросительно уставился на генерала, надеясь прочесть в его глазах возмущение, участие и даже, если повезет, молчаливое поощрение к тому, чтобы смазать по сусалам этому вконец охамевшему арестанту, но ничего подобного прочесть не удалось.
— Останься, — сказал ему Пепеляев и вышел в коридор.
В коридоре подошел поручик Валетко; ухи из калмыковского осетра он в лазарете откушал за троих, но оставаться там не захотел.
Пепеляев приказал ему немедленно доставить сюда из тюрьмы тех четверых, о ком говорил Мурзин. Не велики птицы, в любом случае стоят перстня ценой в тридцать три тысячи рублей.
Валетко удалялся по коридору особой адъютантской походкой, одинаковой здесь, в комендатуре, и на поле боя; со стороны могло показаться, что он идет медленно, хотя Валетко шел быстро. Пепеляев смотрел ему вслед, в голове щелкало: шестнадцатый год, шестнадцатый год. Будто колесо рулетки прокручивалось и замирало всякий раз на одной цифре. Время развала, надвигающейся катастрофы и поражений на фронтах, но
В приемной дожидались посетители. Пепеляев прошел в свой кабинет, начался прием.
Начальник вокзальной охраны просил увеличить число постов, определенных караульным расписанием; четыре офицера, принятые по очереди, уроженцы Пермской губернии, ходатайствовали о предоставлении им отпуска в родные места; мещанин Шмуров, погорелец просил о возмещении убытков за дом, спаленный вчера солдатами на постое; мамаша девицы Геркель, узнавшая среди юнкеров соблазнителя своей дочери, требовала, чтобы генерал поговорил с ним и заставил жениться; Пепеляев согласился, записал фамилию юнкера.
Личных дел было много, а общественных, как сообщил дежурный по комендатуре, совсем мало. Пришел один из членов комитета по выборам в городскую думу, но зачем он пришел, Пепеляев так и не понял — видимо, для того, чтобы изобразить деятельность, профигурировать перед генералом. Некий Гусько принес смету на ремонт водопровода, но Пепеляев, торопясь в каминную залу, не стал в нее вникать, велел зайти через неделю. Последним дежурный привел странного человечка в ветхой чиновничьей шинели, с воспаленными глазами на комковатом, обросшем седой щетиной личике. Фамилия его была Гнеточкин, раньше он служил в канцелярии губернского правления письмоводителем. Гнеточкин явился с двумя проектами. Первый — на Сибирской улице, перед комендатурой, поставить мраморную вазу под балдахином, куда бы все обиженные опускали свои жалобы и прошения. Второй — как Александр Македонский держал при себе философов для говорения ему одной лишь правды, так бы и генерал с той же целью принял в свою свиту его, Гнеточкина.
Сумасшедший, подумал Пепеляев.
— Предположим, — сказал он, — я принимаю вас к себе. Что бы вы открыли мне в первую очередь?
— Сегодня утром, — таинственным шепотом отвечал Гнеточкин, — я проходил мимо этого дома и видел, как из окна вылетала чья — то душа.
— Да ну? — улыбнулся Пепеляев.
— Истинный крест, ваше превосходительство!
— Как же она выглядела?
— Белая, ваше превосходительство. С крыльями. И собой невелика. Можно сказать, душонка.
— И что вы советуете мне предпринять?
Гнеточкин кивнул на дежурного по комендатуре:
— Пусть он выйдет.
— Выйди, — сказал Пепеляев.
— Среди ваших помощников, — моргая, заговорил Гнеточкин, когда остались вдвоем, — есть человек, продавший душу. Скорее найдите его и отошлите от себя. Иначе он завлечет вас на ложный путь. Берегитесь, ваше превосходительство!
В недолгой беседе выяснилось, что он и к губернатору обращался со своими проектами, после чего был выгнан со службы, и к красным тоже; Пепеляев поблагодарил за предупреждение, обещал срочно приступить к розыскам человека без души и выпроводил Гнеточкина за дверь, велев обождать в приемной.