Охота за головами на Соломоновых островах
Шрифт:
Очень скоро выяснилось, что господин-чиновник отнюдь не склонен вести беседы об Онтонг-Джаве, а предпочитает слушать музыку. Наше исполнение романса «День и ночь» нравилось ему не меньше, чем свист казачьей походной песни туземному населению. Он попросил нас исполнить романс еще раз; потом еще и еще раз. Затем он убедительно попросил, чтобы мы спели романс в присутствии экипажа его катера. Оказалось, что матросы создали маленький оркестр, куда входило несколько испанских и гавайских гитар, а для разучивания песен имелся граммофон с пластинками. Я была поражена: меланезийцы, играющие на струнных инструментах и поющие мелодии! Ради столь необычных меланезийцев я была готова не спать ночь напролет.
— Да, да… — сказал господин районный чиновник, направляясь с нами к катеру. — Эти парни не совсем чистокровные
Как жаль, что господин чиновник вместе со своими драгоценными онтонг-джавскими моделями завтра на рассвете отбывает дальше вершить судебные дела в прибрежных деревнях. Никто на свете не рискнет просить чиновника коронной службы пренебречь служебными обязанностями только потому, что кому-то захотелось написать портрет его слуги. Ни один из членов экипажа не может быть оставлен здесь, потому что обратный рейс катера намечен по совершенно иному пути. Мы также не могли уехать отсюда, так как рисковали пропустить прибытие «Матарама».
Положение казалось безвыходным: налицо имелись модели с Онтонг-Джавы и туземные украшения, но поздний час не позволял приниматься за портрет.
Оркестр господина чиновника был неплох, но и не так хорош, каким был бы оркестр из чистокровных полинезийцев. Репертуар составляли «модные» песенки южных морей, несколько перекликавшиеся с простыми по гармонии гавайскими мелодиями. У певцов были хорошие голоса, ритм отбивался на тамтаме, но певцы совершенно не знали нашей гаммы из восьми целых нот. Это было незаметно, покуда они пели мелодии туземного происхождения, но когда дело перешло к популярной американской песенке, то сразу стало ясным, что исполнить ее они не могут. Им было все равно, фальшивят они или берут правильную ноту; правильность звучания аккомпанемента была им безразлична, лишь бы соблюдался ритм.
Как нам казалось, матросы смеялись и болтали в присутствии белого господина чересчур много. Может быть, здесь сказывалась свойственная полинезийцам уверенность в себе; во всяком случае, когда мы спели «День и ночь», они нам даже зааплодировали. Гармоническое построение мелодии этого романса было им близко и понятно. В общем на борту катера господствовала странная не островная атмосфера.
В отношениях между господином чиновником и его слугами чувствовалось нечто интимное и необычное. Здесь, в стране, почти лишенной белых женщин, можно услышать много сплетен об отношениях между белыми плантаторами и туземными юношами-слугами. Если допустить, что нечто подобное существует, то не эта интимность чувствовалась в отношениях между господином чиновником и членами его экипажа. Когда он обращался к руководителю оркестра, то говорил с ним обычным голосом, а не ревел, как взбешенный бык; он говорил с ним по-английски, а не на пиджин-инглиш. К нашему изумлению, он положил руку на плечо сидевшего у его ног юноши, чего мы никак не могли ожидать от белого человека. Именно этого юношу он просил внимательно прислушаться к романсу «День и ночь», когда мы его исполняли в третий, четвертый или в пятый раз. Во время нашего исполнения господин чиновник лежал на палубе в кресле, держа в руках стакан виски-сода, и, закрыв глаза, о чем-то мечтал, прерывая свое оцепенение только потоком лести по нашему адресу, что должно было стимулировать еще одно исполнение романса.
Через час я не выдержала и заснула, предоставив Маргарет действовать в одиночку. Через некоторое время она шепнула мне, что господин районный чиновник желает, чтобы мы выучили его парней исполнять «День и ночь», разучив с ними слова, мелодию и аккомпанемент. Для этой цели он останется здесь еще на день, и один из парней сможет нам позировать.
На следующее утро господин чиновник и все его слуги, даже не входящие в состав оркестра, явились на берег и, усевшись в тени кокосовых пальм, приступили к разучиванию песни. Маргарет играла на гитаре и пела «День и ночь», я подтягивала, господин чиновник записывал слова, парни развесив уши слушали, и, главное, я писала портрет полимеланезийца, сидевшего в тени кокосовой пальмы и делавшего вид, что работает на ручном ткацком станке. Писать портрет туземца с Онтонг-Джавы в подходящей для него ажурной тени пальмовых листьев, да еще с окружавшими его насекомыми, не менее сложно, чем пытаться изобразить
— День и ночь… — пели матросы, фальшивя, сбиваясь с такта и перевирая остальное неясной фразировкой, — день и ноччччь… тыыы одднааа, толллько ты одднааа под солнцццеееем и звеззздаааами… близззкооо или даааалееекооо… всёёё равноооооо, где ббббы тыыы ни была… я думмммаю о тебббееее… денннь и ннноччччь…
— Это пока еще не то, что нужно… — со вздохом говорил господин чиновник. — Давайте еще раз…
И мы начинали снова. Вскоре я заметила, что могу полностью сосредоточиться на писании портрета, а пение романса «День и ночь» стало механическим и бессознательным, как процесс переваривания пищи. Правда, на протяжении последующих десяти дней и ночей я непрерывно пела этот романс и не могла ни на чем сосредоточиться. Шрам от этой раны не зажил и поныне.
Наше участие в этом деле было достаточно глупым, но как мог умственно здоровый мужчина так долго наслаждаться одной и той же песней, которую в дальнейшем ему придется слушать бесконечно в исполнении собственного хора и оркестра? Как могло ответственное лицо — чиновник британской короны — пренебречь своими служебными обязанностями ради того, чтобы разучить хорошую, пусть даже лучшую в мире песню? Мы думаем, что это и была «сентиментальность», о которой нам говорили, а читатель пусть сам делает нужные выводы.
Совсем еще юнцом, прямо с школьной скамьи, попав на поля Первой мировой войны, господин районный чиновник отправился из Англии прямиком на эти острова, как это сделали многие из живущих здесь белых людей. Как и у многих англичан, у него был разочарованно-подавленный вид, будто Англия проиграла, а не выиграла войну. Он захотел уединения и полагал, как, впрочем, и многие другие, что жизнь среди первобытных людей поможет ему создать для себя разумный мир. Он получил в свое ведение атолл Онтонг-Джавы, и ему была предоставлена широчайшая возможность не встречаться с цивилизованными людьми, разве только в редких случаях, когда приходилось приезжать с докладом в Тулаги. Но именно в Онтонге он встретил «ее» и создал для себя тот запутанный мир, из которого ему не суждено было выбраться.
Однажды мы познакомились с плантатором, который был по всем правилам женат на женщине из Онтонг-Джавы. Такой факт доказывает, что для белых мужчин онтонгские девушки гораздо более привлекательны, чем туземки с Соломоновых островов.
Предметом страсти господина чиновника, как нам говорили, была светлокожая с волнистыми кудрями особа, которую он впервые увидел на «Параде девственниц». В Онтонг-Джаве существует народный обычай ежегодно устраивать шествие обнаженных девушек в знак того, что они достигли брачного возраста. Как правило, помолвки совершаются еще в раннем детстве, но прогулка в обнаженном виде по деревенской площади в сопровождении пожилых женщин является знаком того, что девушка готова к свадьбе. Мы видели пачки фотографий, снятых на таком параде, и должны признать, что девушки Онтонг-Джавы мало похожи на своих меланезийских родственниц. У них длинные и стройные ноги, красивые торсы, отличные плечи и высокая грудь. Молодой чиновник, увлеченный этими внешними достоинствами девушки, не посчитался с тем, что девушка помолвлена, и увез ее на своем катере, где и случилось то, что должно было неминуемо случиться. Конечно, девушка совершила ошибку, нарушив помолвку, и тем оскорбила духов. Кроме того, возник вопрос о возмещении жениховской родне всех убытков, связанных со сделанными подарками.
Господин чиновник отвез девушку в Тулаги, где и решил жениться на ней. С этим никак не могли согласиться его сослуживцы, так как они не видели необходимости в женитьбе, которая могла бы прикончить служебную карьеру правительственного чиновника. Всякий государственный служащий, женившись на туземной девушке, закрывает возможность собственного продвижения по службе.
В то время как некоторые доброжелатели отвлекали его внимание, вернее — напаивали допьяна, другие махнули с девушкой обратно в Онтонг-Джаву, где она была по всем правилам обвенчана с нареченным туземным женихом. Венчал их белый священник на тот случай, если бы районный чиновник отнесся к туземной свадьбе так же пренебрежительно, как и к помолвке.