Охота за головами на Соломоновых островах

Майтингер Кэролайн

На этом все должно было закончиться, но конец не наступил, и молодого чиновника перевели по службе подальше от мест, где у него возникали бредовые идеи, а тем временем девушка родила ребенка.

Его сына! И молодой человек немедленно послал за ребенком, чем упрочил за собой репутацию «сентиментального олуха». На протяжении семи лет ребенок неотлучно находился с отцом; он проживал с ним на катере, когда чиновник был в разъездах; он жил у него в доме, где за ребенком ухаживала туземная нянька — жена одного из слуг; а потом, когда мальчишка подрос, его отправили в Австралию учиться.

За

это время умер муж девушки из Онтонг-Джавы, а здесь существует обычай, что вдова должна не менее пяти лет прожить на могиле мужа. Именно прожить, а не посещать, и вести жизнь в «рубище на пепелище» в буквальном понимании этого выражения. Вдовы сооружают своими силами надгробные памятники и поддерживают порядок на кладбищах. Между рядами могил, отмеченных большими кусками коралла, безутешные вдовы ставят на палках навесы, где круглосуточно и долгие годы подряд размышляют о покойнике, которого, быть может, вовсе и не любили. Площадь самого большого островка атолла менее одной квадратной мили, а кладбища очень тесны и представляют собой частокол белых, высеченных из коралла высоких столбов, близко прижатых один к другому.

Хотелось бы знать, о чем размышляла молодая вдовушка все эти годы, приглаживая песок около могилы, зная, что ей придется заниматься этим много лет, в то время как «он» жив и находится не так уж далеко.

Интересно также знать, почему господин чиновник не вернулся к когда-то любимой девушке и что стало с ее сыном?

Чтобы закончить эту почти кинематографическую повесть, имевшую для нас глупейший конец, сообщим, что чиновник так ни на ком и не женился, а юноша, с которым он так интимно обращался, был его родным сыном. А нашей моделью чистокровного представителя онтонг-джавской группы был родной брат той самой девушки.

Так прошли «День и ночь».

Глава двадцать седьмая

Ни в Меланезии, ни даже в Папуа, знаменитой своими охотниками за черепами, нет такого культа головы, как на Бугенвиле — острове западной группы Соломоновых островов. Обычно охотники за черепами сводят свое нехитрое занятие к обрубанию голов врагов; жители западных островов идут несколько дальше и отрубают головы даже друзьям. Темнокожие обитатели Бугенвиля добрались до голов своих детей, но не отрубают их, а уродуют до изумления. Идеальной считается форма остроконечной пули или длинной тыквы, и такие очертания придаются только головам детей мужского пола. Вскоре после рождения ребенка, покуда черепные кости еще достаточно мягкие, голова туго забинтовывается лубяными волокнами, причем повязка периодически стягивается возможно туже, чтобы придать черепу удлиненную форму. В такой повязке ребенок ходит до трех и даже до четырех лет. Когда голова мальчика приобретает остроконечные очертания, повязку снимают и немедленно начинают подготовку к вступлению мальчика в тайное мужское общество. С этого момента его никогда не стригут, а когда мальчик достигает зрелости, он надевает напоминающую китайский фонарик высокую шляпу, куда прячутся выросшие волосы. Такая шляпа носится шесть месяцев и является частью вступительной церемонии. Через полгода шляпу снимают и, как утверждают специалисты, сжигают.

Освободившись от шляпы, как бабочка от кокона, молодой человек предстает остриженный перед своей невестой, получающей возможность любоваться тыквообразной формой головы своего жениха.

Прочитав вышеприведенное описание, мы решили отправиться в Бугенвиль писать тыквоголовых людей, так как ничто иное не могло дать лучшее представление о странных обычаях западных островитян, как портрет остроголового человека. Для этого нам

нужно было добраться до Бугенвиля… Однако это не просто, хотя Бугенвиль — один из Соломоновых островов — находится буквально рукой подать от Файси, конечного порта, куда заходят здешние пароходы. Сложность в том, что Бугенвиль лежит по ту сторону границы территории Новой Гвинеи.

Для того чтобы попасть на территорию Новой Гвинеи, надо с Соломоновых островов вернуться на «Матараме» в Сидней, сесть на другой пароход, и отправиться в Рабаул — административный центр Новой Гвинеи, — и оттуда начинать путешествие до самой Кисты, находящейся на восточном берегу Бугенвиля.

Между тем южная оконечность Бугенвиля находилась всего лишь в четырех милях от острова Шортленд, входящего в состав британских Соломоновых островов. Такое расстояние мы могли переплыть на лодке или на любом паруснике, но на южном берегу Бугенвиля не было места, где наша экспедиция могла бы расположиться, а ближайший поселок с белыми людьми находился в Киете. Мы могли бы нанять в Файси катер, если только у кого-нибудь имелся запас горючего для двухсотмильного рейса; мы могли бы подождать в Файси попутного катера, если бы, скажем, кому-либо надо было отправиться по делу в те края, но нас предупредили, что подобные оказии бывают не чаще одного раза в столетие.

Другим выходом было отступление, то есть отъезд в Сидней без всякой гарантии, что мы там заработаем достаточно денег на новую поездку в эти края.

Прибыв в Файси на «Матараме», мы сразу перестали беспокоиться о своем будущем, так как наш благодетель капитан немедленно устроил нашу судьбу, договорившись со здешними резидентами о нашем пребывании сроком на шесть недель, то есть до следующего прихода «Матарама». Шесть недель — большой срок! Мало ли что может случиться за шесть недель. Иногда многое случается за шесть минут, и на этот раз, как только «Матарам» приготовился отдать якоря, выяснилось, что в Файси установлен длительный карантин из-за вспыхнувшей эпидемии кори.

(Наши мысли о «Божьем ковчеге» никак не могут быть напечатаны на бумаге.)

Жители Файси, ожидавшие три года отъезда в отпуск, плавали на лодках вокруг «Матарама» и были в отчаянии, что им не разрешали подняться на борт. Среди них была наша будущая хозяйка, сначала упрашивавшая нас съехать на берег, а потом советовавшая остаться на пароходе. Мы отлично понимали, что, сидя на берегу, мы подвергнемся карантину, который может продолжаться до бесконечности, и что за это время случится столетняя оказия, которой мы не сможем воспользоваться. Жить и работать во время эпидемии кори вещь невозможная. А потому мы остались на борту «Матарама». Если бы в Файси не было нехватки горючего, нас могли прямо с «Матарама» перегрузить на катер и мы отправились бы к цели, не заходя в районы карантина.

Ах, почему мы не захватили из Сеги нашей собственной лодки!

Очевидно, грузчики копры не относились к числу разносчиков заразы, и погрузка шла своим порядком с гиканьем, грохотом, гудками и прочими атрибутами. Солнце поднималось все выше, время шло ужасающе быстро, и скоро Должен был наступить миг, когда раздастся последний вопль грузчиков, а вслед за ним загрохочут цепи выбираемого якоря. Тогда нашей экспедиции не останется ничего Другого, как отправиться в каюту и плакать горькими слезами о том, что в нескольких милях к северу от нас, в морской дали, виднеются голубые полоски берегов Новой Гвинеи, похожие на лепестки цветка, качающиеся на ослепительно сверкающей воде.

На протяжении часа наши решения менялись при каждом тикании секундной стрелки. «Матарам» отправлялся в Рендова, то есть в место, откуда мы только что прибыли. Мы решили туда вернуться и ожидать лучших времен или, по крайней мере, снятия карантина в Файси. Тут же мы вспомнили, что наш последний хозяин был готов утопить нас в ложке воды, и только приход «Матарама» принес ему избавление от нашего общества. Тогда, пожалуй, лучше подвергнуться опасности эпидемии кори или даже вернуться в Тулаги и поселиться в гостинице.