Охотники за курганами
Шрифт:
Соймонова вся Сибирь знала за своего человека, он тыщщами верст ездил и везде платил, и корысти для — дел не ворочал.
Мятлев же спьяну теперь орал, что пусть хоромы выжгут, но оговоренного добра не найдут.
Сенька Губан, Соймоновский ближник, прознал, что обоз Мятлева ушел почти как двадцать дней тому назад и добра, зажиленного бывшим губернатором, — не возвернуть.
По старым обычаям, Мятлева пришлось бы выдать обиженным людям. Такая выдача обычно кончалась панихидой по бывшему володетелю. Согласно старинному «Уложению о наказаниях»
— Да вот, может, нынче, при новой Императрице, в запрете стали те обычаи, — вздохнул Соймонов. — Сенька! Тебе поручаю — пусть Мятлев тайком уходит из города по вечеру сам, одноконь, без охраны. Уйдет — его счастье. А по делам его — пусть Императрица судит!
Решив так, Соймонов подписал указную грамоту о вступлении себя в Губернаторову должность, велел Сеньке всех колодников, опричь убийц, выпустить, а сам поехал искать ссыльного майора Гарусова, который, по письму Императрицы к новому губернатору, должен был ни много ни мало — защитить Сибирь от перемены веры. Этот рескрипт Соймонова рассмешил, но искать майора он поехал самолично.
Государевый был человек.
Когда Егер во второй раз выкинул Акмурзу в снеговой, нарочно нагребенный сугроб, а джунгарин всерьез принялся отбиваться кулаками от снежной купели, у тынных ворот избушки князя послышались гортанные крики. Егер сначала хватанул подвернувшееся под руку полено, потом оглянулся. Пять лохматых забайкальских казаков спешивались со своих низеньких лошаденок у тына, а в воротца входил старик в длинном армяке.
Увидев голого Акмурзу, старик захохотал:
— Брось полено, дурак! — сквозь смех приказал он Егеру. — Клич сюда майора! — а далее пошел сыпать монгольской говорнёй, смачно пристукивая языком на окончаниях слов.
Акмурза выпрямился, не скрывая наготы, и пошел встречь старику. Выскочивший из предбанника Артем Владимирыч увидел, как два старика обнимаются.
— Егер, — тихо, не оборачиваясь, зашептал князь, — одень Акмурзу в мои одежи. А его манатки замочи… ну, в щелоке, в бочке. Сам знаешь! Кажись, новый губернатор к нам пожаловал!
Егер схватил в охапку вонючие кожаные штаны Акмурзы и подбитый мехом зимний халат, свалил джунгарское убранство в кадку. В кадке отчетливо и деревянно стукнуло.
— Оп-па! — крякнул Егер и вытащил халат наружу. Ощупал подклад.
— Ей-ей, никак! — пригрозился было князь, но Егер уже вспорол мех подклада мозольным ножичком. Смоляной нитью внизу подклада была пришпилена тяжелая деревянная труба длиной в локоть и толщиной в запястье женской руки. С торцов труба была заткнута пробками и замазана крепким китайским лаком.
— Карта! — догадался Артем Владимирыч. — Смолчал джунгарин, когда я на мировальном пиру расспросы вел: не шел ли он с отрядом по заветному сговору! Вот кого ждет итальянец!
Егер смачно завел правую руку себе под горло и хакнул.
— Никак! — разозлился князь. — Еще никуда не пошли, а ты уже резать
Артем Владимирыч распорядился забайкальским казакам — охране Губернаторовой — варить во дворе кулеш, выставил им четверть водки.
Сами втроем сели выпивать в избе. Соймонов не начинал главного разговора при Акмурзе, а князь не выпущал из избы джунгарина, даже по нужде выходил за поскотину вместе с ним.
— Двадцать лет, поди, назад, мы с этим богатуром встретились, — щуря глаза на джунгарина, рассказывал Соймонов. — Встретились за Байкалом. Со мной десяток казаков, с ним — без малого сотня головорезов. Я ни по-тюркски, ни по-мунгальски ни бельмеса, он же по-русски два слова знает. Да и те — матерности. Но о нас, русских, слышал. Слышал, что с нами, русскими, сначала говорить надо, потом резаться. И он первый подъехал ко мне один — говорить. Вот за это я его с тех пор уважаю.
Акмурза сидел молча и не моргал. Выпитая им водка 'ходила по старому телу, как рыба сиг во время нереста.
Князь Артем подмигнул губернатору.
— Прошел я нынче, — стал рассказывать Соймонов, видя, что тут дело глухое и для него темное, а что-нибудь говорить надо, — по Енисею вниз, потом поднялся на Яблонный хребет. Минералы тамошние коллекционно собрал, с пометками — где взято — и встал юртом на водоразделе Оби и Енисея. Решил на Обь сим годом не идти, а повернуть на Мунгалию. К поздней весне нынче, стало быть, попал бы на становища бурятов.
— Там — война по весне затевается, — сонно прошелестел Акмурза, — нойоны порешили урус очаг — гасить.
Сообщив эту военную тайну, Акмурза завалился на лавку, оголив желтые старческие ноги, и захрапел.
— Вот как! — обрадовался Соймонов. — Значит, и тут я выжил благодаря Императрице! Вовремя Екатерина Алексеевна меня рекрутировала на губернию. Так я тебя завтра у себя жду, князь! Прямо с утра жду. Я по-стариковски рано встаю, изволь и ты прибыть ко мне по солнцу. А твоего итальянца я оставлю на вечернюю закуску. Подскажешь старику, как его разделать — под орех или под смоковницу.
Губернатор, не надевая в избе шапки, хохотнул и вышел на улицу. Казаки подвели ему монгольскую лошадку, он легко опрокинулся в седло и, не оглядываясь, поехал вверх по взъезду на кремль.
Вот теперь, когда в избе опустело, Артем Владимирыч взялся за письма из далекого Петербурга. Сначала чел письмо отцовское. Военный человек, отец описывал все ровно и точно, без ненадобных эмоций. Описал, сколько теперь у их фамилии земель, сколько работных рук да какой урожайности пашни. Напоследок сообщил, что, покончив дела в Петербурге, касательные возврата имущества, побывал в старом доме Трубецких, где живет Артемова невеста — Лизонька. Обождал, пока она составит для сына письмо в далекую Сибирь…