Окаянная сила

Трускиновская Далия Мейеровна

— А что, Степанидушка, ежели матушку мою со мной вместе не безвинно прокляли? — спросила Алена, когда уж вышли из рощи. — Вот третьего дня приходил купец, помнишь? У него женка еще ревмя ревела?

— Женке платок наплаканный кинули, — отвечала Степанида.

— А почему кинули? Потому что девку опозорила! В наказание кинули! — возмутилась Алена. — И ведь не ведунья кидала, мать той девки! А слово ее лепким и крепким оказалось. И попустил Господь — наказала она обидчицу. Порча-то поделом сделана была! Что, Степанидушка, трудненько было ту порчу снять?

— Горячее

слово не всегда лепко и крепко, — возразила ворожея. — Там ведь как было? Я же обо всем расспросила! Выходит купчиха из храма Божия на паперть, и уж до того собой довольна, что далее некуда! И помолилась она всласть, и свечек понаставила, и милостыню раздала! И по ее разумению за этот день ее Боженька живой на небеса принять обязан! А тут выскакивает та баба, в лицо ей мокрый платок кидает и кричит: «Реветь тебе не перереветь, как больной корове!» Словам-то бабу научили, однако из десятка баб девять кинут платок с такими словами — и ничего. Потому что не вовремя. А тут случайно она нужное времечко угадала. Купчиха вдруг свой грех перед собой воочию увидела. Свечек ставь хоть пудами, и милостыню раздавай хоть возами, а если про грех свой забываешь, то ты этим беса тешишь! Вот что вышло, Алена, Господь через ту бабу наказание купчихе послал.

— А если и моей матушке то проклятие было Господним наказанием?

— Алена! — возмутилась Степанида Рязанка. — Кабы оно лишь на нее легло — я бы и говорить не стала, Господь всяко карает. Но он виноватого карает. А оно на тебя перешло. Ведь когда ее, бедную, прокляли — она тебя носила. И с ней-то, может, ничего и не сталось, а всё на тебя кинулось!

— Почему ж на нее не кинулось? — Алена чувствовала, что знает ответ, но не могла понять — то ли приняла мысль Рязанки, что случалось редко, но всё же случалось, то ли выплыло из памяти нечто, слышанное еще в доме Лопухиных.

— Видно, помереть она поторопилась, — Степанида вздохнула. — Я так полагаю — знала она про это проклятье, думала его с собой в могилу унести, тебя освободить, а не вышло.

Примерно то же Рязанка отвечала Алене уж не раз и не два, но сейчас, надо полагать, убедила ее окончательно.

— Степанидушка, а ведь я того, кто проклял, убью… — тихо сказала Алена. — Матушкину смерть прощать — грех.

— И убивать — грех, — напомнила Рязанка. — Проклятье снимем, а там уж Бог рассудит.

— Всё равно убью… А грех — замолю.

— Может, того человека и на свете-то более нет?

— Есть! — крикнула Алена. — Есть — я знаю! Разве перед смертью люди не каются? Разве не просят прощенья? Кабы помер он — и проклятье бы кончилось! А оно — живехонько! И тот человек — живехонек!

— Да тише ты, тише!.. — шикнула Рязанка, потому что навстречу шли люди.

Алена замолчала и до самого дома шла, дуясь и глядя в землю.

— Тяжко мне с тобой… — молвила, отпирая дверь, Рязанка.

— Я тебе деньгами плачу… — огрызнулась Алена.

Денежные-то соображения ее и подвели.

А стряслось это уж в зимний мясоед, незадолго до Масленицы.

Степанида Рязанка ушла к Варварскому крестцу — разведать новости. Да и прикупить кое-чего не мешало бы. Когда Алена, потушив

занявшуюся было избенку, увела оттуда Степаниду, много чего нужного они взять позабыли, остались там и травы, и угольки, и камушки для наговоров. Степаниде пришлось, новым хозяйством обзаводясь, покупать у других ведуний и ворожей. Другая польза от тех походов была — старые Степанидины знакомицы приходили туда о ней расспрашивать после того, как она из прежнего своего домишка исчезла. А знакомицы были почтенные — купчихи, дьячьи жены и дочки, с которыми она зналась по многу лет, наладилась им хорошо гадать, все хворобы их деток наперечет могла назвать. За что и платили Рязанке неплохо. Терять знакомиц было вовсе ни к чему.

Алена осталась дома — поскольку был у них на двоих один кожушок, и брали его с тем расчетом, чтобы на Рязанку налез, а Алене он оказался вовсе до пят.

В горницу вошла немолодая женщина, по виду и повадке, по наряду добротному — стрельчиха из зажиточных, а по пыхтенью — из какой-либо дальней стрелецкой слободы, постояла, переводя дыхание, перекрестилась на образа, беззвучно прошептала молитву.

Алена молча указала ей на лавку.

— Бог в помощь, — сказала, садясь, стрельчиха. — Ох, умаялась… Сказывали, тут Степанида Рязанка поселилась.

— Степанида Никитишна со двора сошла. Какая до нее нужда? — неласково осведомилась Алена, стараясь вести себя с гостьей столь же уверенно и независимо, как ее наставница.

Очевидно, ей это удалось. И, как говаривала Степанида, половина дела тем самым была сделана — гостья прониклась некоторым страхом и ощутила себя, хозяйку зажиточного домишки, ниже знающей бабы, проживающей в халупе.

— Ты, девка, что ли, тоже шепчешь и ворожишь? — неуверенно спросила стрельчиха.

— Нас тут две такие, Рязанка и я, — отвечала Алена. — Могу воду нашептать, могу сглаз снять и порчу тоже. А у тебя в семье неладно? С сыном, чай?

Правда, всего этого ей делать еще не доводилось, она лишь заучила наизусть нужные наговоры. Но, видать, Кореленкина сила опять подсказывать принялась. Откуда-то Алена уже знала, например, что эта баба могла рожать только сыновей.

— С сыном, — вовсе не удивившись, дважды кивнула гостья. — Их у меня четверо, в мясоед третьего женили, и взял он единую отецкую дочерь. Жить к ней ушел. Парень он у меня видный! И взъелась на него теща — так, что спасу нет! Как ни повернись — всё ей неладно. Хоть к старцам в монастырь вези — отчитывать. Нет ли чего для усмирения?

— Это она ко всем такова, или только к твоему чаду?

— Только к Лукашке, матушка, — обратившись так, стрельчиха как бы признала окончательно первенство Алены, бывшей ее чуть ли не вдвое моложе.

Алена же незаметно вздохнула с облегчением.

Тещей могла овладеть не всякой ведунье подвластная сила, которую Степанида Рязанка называла «хульный бес», оттуда и выкрикивание всевозможной хулы на чад и домочадцев. За те месяцы, что Алена училась, такого несчастья она еще не видывала и, соответственно, Степанида ей не показывала, как хульного беса изгонять. Она знала одно — лишь силой, без знания, с ним было не сладить.