Окаянная сила
Шрифт:
Алена, как если бы старушке в храме дурно сделалось, не то чтобы вывела, а почти вынесла ее на паперть. И спиной чувствовала — тот, темноглазый, хоть и остался, а проводил взглядом и словно бы печать на затылке оставил.
— Кто это был, бабушка? — спросила она, желая услышать имя и убедиться в своей ошибке.
— А, видать, свадьбу охранять его наняли, — сказала Арапка, обернувшись к церковной двери. — Ишь, молодой да ранний! Гвоздей те в ноги, ни пути те, ни дороги! Всё дело мне порушил! А ты, девка, откудова взялась?
— Меня Степанида Рязанка
— Ну, вот так и передай Степаниде — вдвоем нам нужно было за это браться. Куда ты, девка?
Но Алена во всю прыть понеслась прочь, не перебежала, а перелетела малую площадь перед церковью, скрылась в кривеньком переулочке.
Она услышала шаги — тот, с кем сама себя она повенчала, преследовал ее.
Он действительно вышел из церкви, поглядел по сторонам и, словно взял незримый на притоптанном да грязном снегу след, устремился за Аленой.
Посреди площади он на ровном месте споткнулся и упал на колено. Встав, сделал шаг — и снова коленом приложился.
Алена поняла — при всей своей силе забыл ведун поставить себе хоть простенький оберег от мелких бабьих пакостей. Не ждал, видно, что на свадьбе кто-то ему так несуразно вредить будет.
Сейчас же, когда Феклино словцо уже подействовало, ему оберегаться было поздно.
Однако тут могла помочь другая ведунья, сбить с него облачко, коим окутал злобный шепоток.
— Ото-то, бесица, моя сестрица! — веселясь от сознания своей силы, хищно сжавшись и едва ль не шипя по-кошачьи, обратилась к Арапке Алена. — Не помелом, не хвостом, не уздой, не маковым цветом, не зимой, не летом, не на Святки, не под Рождество, не на Иваново торжество, не на шабашев день, не на тын, не на плетень! Не перекосишь, не изурочишь, не обморочишь, не обведешь, не исхитришься, не проведешь. В тартарары, абракадабра, мне — черная книга, тебе — дуля да фига!
Стоя посреди площади, ведун улыбнулся — ощутил, как пролетело нацеленное в Арапку заклятие, как растаяли первым снежком брошенные ему под ноги гвозди. И поспешил за Аленой, а она — от него, и неслись они оба людными закоулками Охотного ряда, и было в той погоне для Алены необъяснимое счастье!
Но когда, обманув преследователя, ворвалась она к Степаниде, пролилось это счастье горчайшими слезами, и промочило насквозь Степанидину рубаху и рукав, и довело изумленную ворожею до полного столбняка.
— Да что ж это с тобой, девка, поделалось? — спрашивала она. — Ведь не от обиды, чай, ревешь!
— Сте-па-ни-душ-ка… — выговорила Алена. — Давай скорее проклятье мое снимать!
— Про Дуню свою, что ли, разведала?
Знала Рязанка, что есть у Алены подруженька любимая, да не ведала, что та подруженька — государыня всея Руси…
— Давай снимать поскорее! — торопливо продолжала Алена. — Извелась я! Сил моих более нет!
— Ишь, загорелось ей! — возмутилась Степанида. — Терпела, терпела — и на тебе! Условились же — на Алену равноапостольную.
— А раньше никак нельзя?
— Боязно… — призналась Степанида. — Может не выйти. И всё одно — мне же перед тем нужно двенадцать дней пост держать, да и
— Буду держать пост, буду! — пообещала Алена. — Когда начнем-то?
— Господь с тобой, попробуем, только уймись. Подгадаем к полной луне, прикинем, когда пост начинать.
— А сейчас у нас?..
— Алена! — возмутилась Рязанка. — Кого я на небо глядеть учу? Квашню вот эту? Или ухват печной?
Упрек был заслуженный, и Алена, сделав сразу же виноватое личико, заговорила о другом.
— А что, Степанидушка, есть ли на Москве сильные мужики-ведуны?
— На кой те леший мужик-ведун понадобился?
Алена рассказала наконец, как помешали Феклице Арапке порчу на жениха навести.
— Знала же, что совсем слаба стала старая кочерыжка! — огорчилась Рязанка. — Самой пойти надо было. Встала бы сзади да в уголку — никто б меня и не приметил… Мужик, говоришь? Старый?
— То-то и оно, что не старый, а сильный.
— Ну, ты у нас тоже не стара, да сильна, силу девать некуда… Не старый, говоришь? Кудлатый и с горбом, вроде Арапкиного? Ну? И на роже две бородавки большие слева, одна прямо на ноздре сидит, с горошину? Он?
— Да что ты такое несешь, матушка? Нет у него никакого горба с бородавками! — возмутилась Алена. — Он молодец пригожий, брови соболиные…
— Брови, говоришь, соболиные?
Алена покраснела и бросилась обнимать Степаниду.
— Степанидушка, матушка, увидала я его — сердце зашлось! Кабы не в храме…
— Знаешь, девка, что бывает, когда ведун с ведуньей сойдутся? — строго спросила Рязанка. — Они если и помилуются, то недолго. Потом силу начинают пробовать, у кого какая да чья одолеет. Искры, гляди, полетят, если ты с ведуном сойдешься! Я тебя знаю, ты и до Кореленкина завещаньица упрямая была.
Алена задумалась.
— А если у него сила больше моей? — с надеждой спросила она.
— Твое счастье, коли так.
Не на шутку растормошил Аленину душеньку тот загадочный ведун. Обнаружилось это ночью, когда Степаниде пришлось вставать, свечу церковную зажигать и углы закрещивать от похотного беса Енахи. Этот мерзопакостный Енаха, воспользовавшись взбудораженностью Алениной, таких снов ей навеял, каких отродясь она не видывала, и по-всякому ласкал ее в тех снах ведун, и не осталось в ней стыда, зато вместо него бабья сила проснулась немереная, такая, чтобы всего, что мужик бабе дать может, взять у него с избытком, до боли, до стона!..
Ничего похожего с Федькой наяву не было.
— Хоть тем утешайся, — сказала недовольная ночной суетой Степанида, — что и ему всякая срамота сейчас мерещится, и он среди ночи вопит…
— Степанидушка, а ежели он меня отыщет?
Ворожея призадумалась.
Она не знала, откуда вдруг взялся на Москве тот ведун, и не представляла себе по Алениным рассказам, какова его сила, властно над ним будет проклятие или же он сможет выстроить достаточно непроницаемый оберег. Сама-то она всячески обманывала судьбу своими сложными денежными расчетами с Аленой — сколько, мол, да чего кто из них кому должен.