Окаянная сила

Трускиновская Далия Мейеровна

— Что ж это со мной? — опомнилась Алена. — Степанидушка, никак хульный бес?.. Ахти мне… Господи Иисусе, матушка Пресвятая Богородица…

— Никто к тебе хульного беса сейчас не подпустит, — подумав, рассудила Степанида. — Нет у тебя таких врагов, вот разве что жених тот, Федька, до тебя доберется. Так и он — за косу да по уху, а не то чтоб бесов подпущать… А если и сыщется какая злыдня — та сила, что Кореленка в тебя всадила, вокруг тебя прочнее каменной стены обернулась и хранит. Только вот знать бы, для чего хранит…

* * *

— Всё запомнила? — строго спросила Степанида.

Алена

завела глаза к потолку, припоминая.

На ней была рубаха исподняя ненадеванная, коса — распущена, под босыми ногами — большой лоскут василькового сукна. Степанида также стояла перед ней в длинной рубахе, распояской, с волосами ниже пояса, с непокрытой головой. Теперь, когда платок не прятал половины ее лица, виден был корявый шрам в глазнице на месте глаза. Но Алена к нему уж притерпелась.

Обе они прислушивались — и обе одновременно уловили далекие голоса. Это перекликались на кремлевской стене сторожевые стрельцы.

— Никак полночь. Начнем, благословясь? — нетерпеливо спросила Алена.

Степанида в последний раз провела новым гребнем по волосам и повернулась к образам.

— Господи благослови проклятье снимать и смертную порчу на семь гробов отделывать!

И перекрестилась с поклоном.

Алена зажгла от лучины две большие образные свечи, прилепила их к столу, по обе стороны зеркала-складня. Свечи горели в меру ярко, ровно, без копоти. Рядом поставила мису со святой водой, положила сложенный белый плат. Степанида тем временем подвинула стулец, на котором лежал скатанный тюфяк, и помогла Алене сесть повыше, чтобы зеркала друг в друга глядели.

Затем она поставила на колени Алене второе зеркало-складень и убедилась, что они отражаются одно в другом, образуя уходящий в неведомое путь отражений.

— Гляди, — негромко сказала она. — Вот по этой дороженьке то зло, которое к тебе прилипло, уйдет к тому, кто его на тебя напустил.

— Туда ему и дорога, — отвечала Алена, устраиваясь поудобнее.

Нетерпение овладело ею, радостное нетерпение, как перед первой ночью с тем, кого сама избрала да с ума свела без приворотных травок.

И потому, возможно, не ощутила она, что Степанида Рязанка малость оттягивает миг, когда придется браться за дело. Не уловила она, что ворожее малость страшновато. Права была Степанида — хорошо Алена отдавала, да плохо принимала. Видно, и покойная Кореленка такова же была…

Степанида в последний раз оглядела комнатушку. Свечи горят ровно, окошко плотной тряпицей завешено, миса с водой поставлена так, чтобы ловчее достать… Да и до Елены равноапостольной удалось дотянуть.

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Чистая кровь и небесная! Спаси, сохрани рабу Божью Степаниду от всякого сглаза, от худого часа, от женского, от мужского, от детского, от радостного, от ненавистного, от наговорного, от переговорного, от колдунов, от колдуний, от еретиков, от еретиц, от галилеев, от галилеиц, от ученых и рожденных, от пустых родов, от кровотечения, от испуга, от порчи, от тоски тоскучей, колючки колючей, гнетущей, кислой, пресной, встречной, поперечной, ветряной, водяной, заселенной и насланной, — негромко сказала Степанида, встав у Алены за спиной. — Нечисть болотная, нечисть подколодная, от синего тумана, от черного дурмана, где гнилой колос, где седой волос, где красная тряпица, порченка-трясовица, не

той тропой пойду, пойду в церковные ворота, зажгу свечу не венчальную, а свечу поминальную, помяну нечистую силу за упокой. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

— Аминь, — повторила Алена.

Теперь обереги были поставлены и можно было приступать к долгожданному делу.

— Ложилась спать я, раба Божья Степанида, в темную вечернюю зорю, — задумчиво и неторопливо начала ворожея, — поздным-поздно…

И замолчала.

Ей нужно было хотя бы на несколько мгновений навести на себя сон, чтобы воистину проснуться, да не там, где она была на самом деле — в темной комнатушке, а там, где ей для ворожбы надо.

— Вставала я в красную утреннюю зорю раным-рано; умывалась ключевою водою из загорного студенца; утиралась белым платом родительским…

Степанида кончиками перстов коснулась воды, провела теми перстами по лицу, затем не вытерла, а как бы обмахнула его платом, и движения были медленные, как у сноходца.

— Пошла я из дверей в двери, из ворот в ворота, и вышла в чистое поле. В чистом поле охорошилась, на все четыре стороны поклонилась, на бел-горюч камень Алатырь становилась, крепким словом заговорилась, чистыми звездами обтыкалась, темным облаком покрывалась. Тот бел-горюч камень Алатырь — никем не ведомый, на том камне стоит столб от земли до неба огненный, под тем камнем сокрыта сила могучая, и той силе нет конца. Выпускаю я ту силу могучую!

Голос ворожеи окреп, загудел.

— Сталь ты крепкая, затупись! Веревка ссученная, перервись! Камень от руки отвались! Кто придет за душой рабы Божьей Алены, отступись!

Теперь пора настала и Алене свое слово молвить.

— Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! — прошептала она. — Прошу по первому разу.

Взгляд ее прокладывал путь коридором отражений, как бы шел из дверей да в двери, из ворот — да в ворота, и тут только Алена уразумела, откуда взялись и что означают эти древние слова.

— Сталь ты крепкая, затупись… — единым дыханием повторяла Степанида. — Веревка ссученная, перервись…

— Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! — уже более уверенно произнесла Алена. — Прошу по второму разу.

Как-то странно метнулись язычки свечек, пустили дымки, закоптили — но вроде выровнялись.

В глубине зеркала, там, где ворота и двери сошлись в одну точку, стало зреть нечто черное, такой черноты, что она, казалось, засасывала в себя…

— Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! — еще не понимая, что творится неладное, воскликнула Алена. — Прошу по третьему разу!..

Оставалось произнести «Аминь», плеснуть в лицо воды а далее уж была забота Степаниды, это ей полагалось закончить заговор, замкнуть его замком и произнести слова для очищения после такой решительной ворожбы.

Но одни воротца за другими наливались чернотой непроглядной, и не отражался более свет нарядных образных свечек, и чернота эта взбухла вдруг, как тесто перестоявшее из квашни! Она выпятилась сразу из обоих зеркал, и того, что на столе, и того, что на коленях, и слилась, и треск со звоном пронеслись по избенке, а свечи разом вскинули огонь чуть ли не к потолку — да и погасли!