Окаянная сила

Трускиновская Далия Мейеровна

— Степанидушка!

— Чего тебе?

— Когда поститься начнем?

— Поститься? Сказала же — с луной сообразовать надо! И мне для этого дела два зеркала больших нужны, пока их не добудем — и пост начинать не имеет смысла.

Алена, сидя на лавке и кутаясь в шубку, призадумалась. Будь она по-прежнему в Верху — были бы у нее любые зеркала, хоть наилучшие веницейские. Где же еще ими разжиться можно? Ежели у какой боярыни или боярышни есть подходящее зеркало — то поди до него доберись… А вот в Немецкой слободе они имеются непременно!

— Ты

что не спишь? — спросила, укладываясь, Степанида. — Заснуть, что ли, боишься? Так прогнала я беса Енаху, прогнала… спи, непутевая…

Утром оказалось — нужно еще немало всякого добра, чтобы с Алены проклятие снимать. Два зеркала, кусок дорогой ткани, лучше черной, — под ноги стелить, свечи большие образные, гребень костяной новехонький, рубаха новая ненадеванная… и ведь всё денег стоит!.. Пришлось отложить до следующего полнолунья, а там уж Великий пост, ворожить грешно, — и Степанида надеялась, что так удастся протянуть времечко до Алены равноапостольной.

Потом Степанида сговорилась со знакомой купчихой, чтобы Алена помогла ей покров в церковь по обещанию расшить. Глаза-то у купчихи подслеповатые, она и рада тонкой работой блеснуть, да глаза мешают. И еще кое-какая работенка нашлась. Но только Алена умоляла Степаниду не трепать зря языком про ее рукодельное уменье — не ровен час, попадет ее труд в руки знающей женщине, и сразу задумается та женщина — что еще за тридцатница завелась в Гончарах?

Вспомнила Алена и про клады Баловневы.

Было кое-что прикопано на болотном острове, было — и не гроши медные! Если бы взять с собой Степаниду — отыскался бы, пожалуй, не один горшок, полный старого, еще при государе Михаиле Федоровиче отчеканенного серебра вперемешку с бабьими украшеньями. Но Алена не представляла себе, как найти тот остров, да еще морозной зимой. Извозчика с санями нанять — так тоже ведь деньги нужны, и не один день потратить придется, пока место сыщется. А главная примета, которая немало бы сказала знающей Степаниде, как на грех, вывалилась у нее из памяти.

Между делом стала Алена разведывать про зазнобу свою.

В стрелецкой слободе, где жили мать невесты, Варюшка Мартынова, и зятек ее новоявленный, Капитошка Огурцов, хорошо помнили сгинувшую невесть куда после незадавшегося пожара Степаниду. И, по прошествии времени, уже принялись о ней жалеть. Ни одна ворожейка к слободе не прибилась, и приходилось дурам-бабам с заболевшим дитем на руках бегать за тридевять земель. Ближе всех обитала Феклица Арапка, да сила у старушки была уж не та, за нелегкую хворь она уж и не бралась, а так — ячмень с глаза кукишем согнать, кровь-руду заговорить, испуг вылить, водицу для умыванья нашептать.

Феклица и сама пыталась выяснить, что за ведун объявился на Москве. Потому Алену она приняла без злости на ее ядовитый шепоток перед церковью, а сама и направила далее — к стрелецкой вдове Нениле, чью дочь Василису Капитошка всё собирался посватать, да так и не собрался.

От бабы к бабе — и дошла Алена до горькой правды.

Не просто так появился ведун в слободе — а завелась у него там невеста.

Показали Алене ту Анисью в церкви и только вздохнула она. Уж выбрал себе Владимир лебедушку — высока и статна, как Дунюшка, румяна без притиранья, глаза голубые, ясные, коса светло-русая, косник вплетен дорогой и на ходу колышется ниже подколенок…

И затосковала Алена.

Анисье-то семнадцатый годок пошел. А который Алене — про то и вспоминать неохота. Семнадцать-то ей исполнилось за полгода до Дунюшкиной свадьбы. Вот и считай… Хоть и росточком — дитя, хоть и личико гладенькое, а всё — не семнадцатый годок! Да и носит Алена не девичью косу с повязкой, а плат. Коса-то, хоть и надвое не расплетена, однако спрятана. Не девка, не баба — самой непонятно кто!

Но ведь бежал он за ней следом! Ушами не слышала, так сердцем услыхала — звал!

В таком-то смутном состоянии была Алена, не ведая, что предпринять, когда свалилась на ее голову еще одна печаль.

Гостья пожаловала в Гончары — восьми пудов весом, не менее, а на личике у гостьи — готовность разнести ухватом всю ворожейную избенку по бревнышкам.

Вошла она решительно вперевалку, но обычай соблюла — перекрестилась на образа, молитву про себя прошептала.

— Добро пожаловать! — приветила Рязанка женщину. — С чем пришла, свет? Как тебя звать-величать? Постой! Да ты не Матрена ли Афанасья Капитонова будешь? Давно я тебя не видала!

Алена, шившая у окошка, сразу опознала в гостье ту стрельчиху, для которой недели две назад, кабы не более, нашептала на пряник.

Стрельчиха, не здороваясь, прошла на середину горницы и ткнула пальцем в Алену.

— Ну, Матрена! — рявкнула она, не глядя на Степаниду. — Ты чего мне на пряник нашептала, окаянная? Ты какую нечистую силу в него всадила?

Алена шарахнулась, отмахиваясь иголкой с ниткой.

— Ты, свет, не шуми, а растолкуй по-хорошему, — с тем Степанида, шагнув вперед, загородила собой Алену. — От чего тебе на пряник шептали? Когда? Чем тебе девка моя виновата?

— Чем виновата? Ох, Никитишна, вспомнила я ее слова, да уж поздно было! Нашептала она мне на пряник, да больно быстро. Я ей говорю — чего так мало? А она мне — много бы не показалось!

— Алена! — Удерживая одной рукой разъяренную стрельчиху, Степанида Рязанка повернулась и другой едва не ухватила Алену за рукав, но та увернулась. — Этому ли я тебя учила?

— Учила, да недоучила! Знаешь ли, Никитишна, что от ее пряника проклятого вышло?

— Да ты сядь, голубушка Матрена Фроловна, сядь, отдышись, всё мне расскажи, а с девкой я уж разберусь, — сладким голоском принялась ублажать гостью Рязанка. — Вот ты мне всё это дело расскажешь — и мы, благословясь, всё наладим, всё выправим. А ты — глаза б мои на тебя не глядели! Тьфу! Убирайся вон!