Окаянная сила
Шрифт:
— Погоди, пока дороги просохнут.
— А придется погодить — денег-то на этакий путь всё одно у меня нет, а те, что появятся, придется за зеркальные стекла отдать, — сказала Алена, и наконец-то, впервые за день, улыбнулась ей Степанида Рязанка.
— Бог не выдаст, свинья не съест!
Шутки шутками, а пришла, видать, пора Баловнев клад отыскивать — хоть один из тех, про которые толковал дурак Федька. Пути-дороженьки просохли — можно в путь пускаться. Но куда?
Везли Алену по приказанию купчихи Калашниковой в Александровскую слободу, что под Переяславлем. К северу, стало быть.
Вот и получилось — поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что!
Однако Рязанка имела безграничное терпение. Не раз и не два допытывала она Алену про житье-бытье на болотном острове, пока не рассказала ей Алена, как пыталась бежать, да залетела сгоряча на место спорчено, болью скорчено.
— Чтоб тя приподняло да шлепнуло! — закричала Степанида. — Так оно ж нам и нужно! Это ведь какой-то сильной ведуньи заповедный уголок!
— Зачем ведунье заповедный уголок? — удивилась Алена.
— Ох, горе мне с тобой… Вот когда снимаешь с человека хворь — куда она, по-твоему, деется?
Об этом Алена не задумывалась вовсе. Уходит — и ладно.
— А ну, наговори-ка на воду от глазной болезни, — попросила вдруг Рязанка. — Мне всё одно око промывать нужно.
И поставила перед Аленой кружку.
Алена внимательно посмотрела в самую глубь колодезной воды.
— На синем море девица стояла, синим платком махала, Матушку Божью на помощь призывала, — помещая в воду плесканье синего платка, произнесла Алена. — Сойди, Матушка Божья, и помоги рабе Божьей Степаниде, и прогони болезнь глазную на темные леса, на густые лозы, где месяц не светит, где солнце не греет, где ветер не веет.
Платок слабо колыхнулся в ответ.
— Не я выговариваю, а Пресвятая Богородица помогает своими устами, своими перстами, своим Святым Духом, — строго напомнила платку Алена. — Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.
Степанида взяла у нее кружку.
— Ну так куда ты мою хворь послала? А куда всякую сухотку посылают, хитки и притки, ломоту и дурноту? Всё еще не уразумела? Их же на кусты и деревья сводят, глупая! Вот ты и набрела на место, куда издавна некая ведунья повадилась хворобы отсылать.
— Степанидушка, свет! — уразумев не действие наговора, а пользу от своего воспоминания, завопила Алена. — Так ты же сможешь то место найти! А оттуда до острова — совсем недалечко!
— Смогу, — подумав, сказала Степанида. — И клад взять смогу. Уж там-то я его учую. Скажи, свет, а тот Баловень — он сильные слова знает, как ты полагаешь? Мог он клад заклясть?
— У него другие сильные слова… — Алена печально усмехнулась, вспомнив, как атаман кричал на Федьку. Если рассудить — чем плох был Федька? Да кабы не болотный остров, а Москва, — жить бы с тем Федькой да жить, хоть и дурак, а добрый…
— Ежели
Алена не ответила — углубилась в размышления о том, что Федьке и делать нечего рядом с тем ведуном, с Владимиром, с зазнобушкой ее, с ясным соколом… Хоть и у Федьки брови черны, глаза ясны, да коли того Федьку подстричь, да бороду ему причесать, да принарядить… А всё не сравнить с ведуном!
Видно, по глазам поняла Рязанка, что Аленины мысли далеко отсюда носятся.
— Ты про того сокола теперь и не помышляй! — напомнила. — Хоть он и обучен обереги ставить, да уж больно тебе полюбился, не вышло бы худа…
Порешили — избенку накрепко запереть, а самим разойтись в разные стороны: Алене — на Шелонь, заимку Устиньи Родимицы отыскивать, Степаниде же — по Стромынке, в сторону Переяславля, принюхиваться — не учует ли того елового сухостоя… Лето наступает, ночи скоро теплые пойдут — что ж и не побродить? Опять же — Степаниде хотелось брусничным листом запастись, ландышем майским, почками сосновыми. Уговорились сойтись к началу Петрова поста, а коли одна не придет — второй бы ее искать. Степанида — та могла просто учуять, Алене же были названы знакомые ворожеи с Варварского крестца, которые могли погадать и указать, где отыскивать Степаниду или Степанидины косточки.
Отстояли заутреню у Успенья Богородицы, что в Гончарах, да и двинулись в путь…
Было о чем поразмыслить Алене в дороге, ох, было…
Она выучилась отличать, когда Рязанка ругает ее за что-то явственное — невнимание или неспособность сразу уловить мысль, — а когда вроде и не ругает, но видно, что она Аленой недовольна.
И казалось, что даже не столько Аленой, сколько покойницей Кореленкой, как если бы не нашла старуха кого получше, чтобы силу передать.
А что именно в Алене Рязанку не устраивало — уразуметь не получалось. Вроде и по хозяйству Алена сделалась шустра да переимчива, ходила по соседкам — училась пироги печь, вроде и платила за науку исправно, а бывало — брякнет о чем-то, как сама понимает, а Рязанка и вздыхает, отворачиваясь, не позволяя заглянуть в единое свое око.
Чуть ли не до самого Порхова вспоминала Алена, что да как говорила ей Степанида. А там уж нужно было дорогу опознавать… И до самой Шелони не нашлось времени на печальные и чересчур сложные для Алены размышления.
Алена забралась глубоко в лес речным берегом, перешла вброд Северку, принялась искать тропинку через малинник — а тропинка-то, видать, и заросла. Постояв и поразмыслив, Алена вспомнила ученье…
— Волку — блудить, ворону — блудить, рабе Божьей Алене на дорогу выходить! Стань, лес, не серым волком, не черным вороном, не елью верховою, а доброю тропою. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа — аминь!
Тут же тропочка явственно обозначилась перед ней — хоть и пролегла не сквозь малинник, а скорее уж под малинником, обозначилась иным, менее густым переплетением корней под землей. Алена пошла, раздвигая ветки руками, пошла, пошла… и оказалась на поляне.