«Окаянные дни» Ивана Бунина
Шрифт:
В «Мемуарной» записке Ракитин остановился на ряде пунктов обвинения Каменева:
«Насколько неудачно гр. Каменев… приплел к делу моего отца, явствует из следующего. (Между прочим, и здесь гр. Каменев извратил факт, говоря, что я сын банкира, тогда как мой отец был не банкиром, а 2-й гильдии купцом, после разгрома магазина в 1919 г. григорьевцами разорившийся.) Моему товарищу Мильману действительно было предъявлено нелепое обвинение в том, что он, пользуясь своим служебным положением, требовал от какого-то спекулянта уплаты долга моему отцу. Но на основании этого заявления одесский губком поручил члену губкома тов Лаврентьеву (Картвелишвили. – O. K.) произвести следствие, по окончании коего дело разбиралось в одесском губкоме, и тов. Мильман был совершенно реабилитирован, что могут подтвердить… бывшие члены губкома: Ян (Гамарник. – O. K.), Клименко, Павел (Логинов. – O. K.) и Лаврентий. Что же касается меня лично, то я вообще к этому делу никакого отношения не имел; ни в обвинении, ни в следствии совершенно не фигурировал… так как с тех пор, как был освобожден в марте 1917 г. по политической амнистии, я живу своим трудом. Если гр. Каменев думает опорочить меня моим буржуазным происхождением, то я могу заявить, что ставлю себе в заслугу, что, несмотря на свое происхождение, разорвал связь со своей средой и начиная с 1905 г., еще во время проживания в Америке… соединил свою судьбу с судьбой пролетарской революции, десятью годами страданий на каторге доказав свою преданность делу революции» [392] .
392
Там же. Д. 178. Л. 22.
Далее Ракитин перешел к вопросу о своей связи с Меером-Гершем Суконником:
«Относительно
Этим же гр. Суконником был разоблачен известный в Одессе провокатор Масальский, бывший следователем ЧК и принятый в ЧК по рекомендации Каменева, а также обвинен, но, к сожалению, до сих пор не разоблачен гр. Каменев. Что касается остальных уголовных типов, на которых ссылается гр. Каменев, то по сему поводу я ничего сказать не могу, ибо вообще с преступным миром знакомства не вел, что составляло привилегию Каменева, очевидно, связанного с ним какими-то темными узами…
И вот однажды, уже в 1920 году, ко мне, как высшему представителю советской юстиции в губернии, явился этот Суконник и заявил, что им раскрыто дело о хищении бриллиантов во время обысков чинами комендатуры и что в комендатуре, когда узнали об этом, выписали ордер на его арест, пользуясь его прошлой репутацией. Естественно, что в ответ на такое заявление я предложил Суконнику явиться к коменданту города или заведующему юридическим отделом комендатуры и там выяснить вопрос, а так как комендатура имела право расстрела без суда и следствия, то в виде гарантии против возможности сведения личных счетов мной было выдано не „удостоверение в том, что его никто не имеет права арестовывать“, а отношение к коменданту города, что на точном основании соответствующего приказа президиума губисполкома, объявлявшего вне закона всех бандитов, продолжающих свое гнусное дело, и не распространявшее этой гнусной кары на тех, кто при советской власти оставил свое „ремесло“, он, Суконник, не может быть арестован за его прошлую деятельность без предъявления ему обвинения в новом преступлении. Копия сего хранится в архиве Одесского губотдела юстиции. Кроме того, председателем одесского губревтрибунала, бывшим членом подпольного парткома, товарищем Николаем (Тимофеевым), было выдано ему удостоверение в оказанных им подпольному парткому заслугах. Что он, по крайней мере в то время, не злоупотреблял оказанным ему доверием, доказывается тем фактом, что он имел беспрепятственный вход в ЧК к товарищу Дейчу, ныне председателю Одесской губчека, а тогда заведовавшему Секретно-оперативным отделом» [393] .
393
Там же. Л. 23.
В начале 1930-х годов Исааком Бабелем был написан рассказ «Фроим Грач». Он повествовал о том, как председатель Одесской губчека Владислав Симен, приехавший с большой группой следственных и оперативных работников из Москвы, приказывает «пустить в расход» старого и авторитетного в городе бандита Фроима Грача, когда последний нанес ему визит с целью спасти своих людей от расправы, а также о недовольстве подобным поступком Симена со стороны его подчиненного-одессита Саши Борового. Патриарх одесского уголовного мира Меер-Герш Суконник по кличке Гундосый стал прототипом старейшего налетчика Фроима Грача, а Станислав Реденс, направленный Дзержинским, в том числе и для подавления уголовщины, – председателя ЧК Владислава Симена.
Сопоставляя показания Ракитина с рассказом «Фроим Грач», мы видим визит и бабелевского героя, и его прототипа к чекистскому руководителю, хотя прототипом Симена был не Дейч, а его непосредственный начальник в 1920 году Реденс (впрочем, оба они были «присланы из Москвы», и большей беспощадностью в борьбе с одесскими бандитами отличался именно Дейч), да и первый же беспрепятственный приход для Грача, в отличие от Суконника, оказался последним и закончился чекистской пулей.
Для производящего следствия в Одессе Золотусского установить, кто же прав относительно «индульгенции» Суконнику – Каменев или Ракитин, – было проще простого: достаточно было поинтересоваться у своего начальника Макса Дейча, упомянутого последним, опросить находившегося в поле зрения Одесской ЧК бывшего коменданта города Ивана Якимовича, в июле 1920 года назначенного начальником 10-й дивизии войск внутренней службы, расквартированной в Елизаветграде, или, в конце концов, заглянуть в архив губюста. Но Золотусский акцент сделал на следствии именно в отношении Северного (не исключено, что дело здесь было не только в его относительно близком нахождении, но и в том, что тот же Дейч направлял дело на поиск дополнительного компромата в отношении бывшего чекистского руководства Одессы). Кроме того, о содержании показаний бывшего главного юриста губисполкома, данных в Наркомрабкрине, следователь явно не знал, поскольку до Одесской ЧК они не дошли. Таким образом, местным чекистам (а теперь, соответственно, и нам) не удалось установить, какое же все-таки удостоверение получил криминальный авторитет. С другой стороны, возникает вопрос: а каким образом Каменев, который, судя по всему, в 1920 году в Одессе не был, и уж тем более не работал, вообще узнал о взаимоотношениях Ракитина и Суконника? Неужели, находясь на службе в Особом отделе Юго-Западного фронта, в условиях тяжелой военной обстановки, он находил время для сбора компрометирующего материала на своих одесских врагов? Если это происходило в ущерб основной работе, то тогда уж точно у начособотдела Ефима Евдокимова были все основания его уволить.
Касаясь вопроса о Суконнике, Ракитин заявил, что знает, из-за чего Каменев приписывает ему столько преступных дел и связей:
«Дело в том, что последние два месяца нашего пребывания в Одессе в 1919 г. определенно чувствовалось: нас кто-то продает изнутри белогвардейской контрразведке. Все старания ЧК открыть виновных ни к чему не привели, хотя видно было, что нас предают лица, сами засевшие в ЧК. И вот в июле месяце в президиум исполкома явился вышеупомянутый Суконник и сделал заявление, что к некоторым представителям воровской братии явились следователи ЧК. Каменев и Масальский и склоняли их к совместному с белыми выступлению против советской власти, вследствие чего мной было отдано распоряжение об их аресте. Не знаю благодаря чему, но Масальский успел скрыться, и причастность его к подпольной белой контрразведке была установлена уже при деникинской власти… Каменев же был арестован. Когда он уже был арестован, в президиум исполкома явился некий студент, сын фабриканта Шпанделя, и сделал заявление, что следователь ЧК Каменев взял за освобождение его отца 150 000 рублей… Одновременно Каменеву было тогда инкриминировано самой Чрезвычайной комиссией обвинение в хищении каких-то бриллиантов.
На основании всего этого материала Чрезвычайная комиссия и повела следствие. Что было дальше… благодаря каким обстоятельствам был освобожден Каменев – я не знаю, ибо у меня было слишком много дел в связи с напряженной обстановкой и подготовкой к эвакуации. После этого я потерял гр. Каменева из виду, пока не приехал в июле сего года в Харьков, где мне тов. Северный сообщил, что Каменев вновь выскочил на поверхность и занимает ответственный пост в Особом отделе Юго-Западного фронта… Считая, что пребывание его в такой серьезной и секретной организации, как Особый отдел, несомненно, опасно, мы с тов. Северным явились к начальнику Особого отдела и заявили все, что знали о нем. Благодаря нашему заявлению гражданин Каменев был выброшен из Особого отдела и затем, как я узнал из поданного заявления, очутился членом коллегии омского губревтрибунала, где ему, конечно, тоже не место. Должен добавить, что о существовании гр. Каменева я узнал только за час перед его арестом в июле 1919 г., ни о каких докладах по поводу меня (если они вообще существовали, возможно, что Каменев просто сочинил, чтобы… объяснить мои действия против него как сведение личной мести) никогда не слыхал, в лицо его не видел и по сию пору…» [394] .
394
Там же. Л. 23–24.
«Зачем нам чужие люди, когда у нас есть одесситы»
20 ноября 1920 года заявление Каменева было переслано в ВЧК (395). Однако, еще будучи на Украине, он отправил руководителю Всеукраинской ЧК, которым был тогда Василий Манцев, обстоятельный доклад о своих похождениях в Одессе [395] . И вот что он рассказал.
«В 1918 году в Николаеве Каменева арестовали как коммуниста и комиссара офицеры русской армии и представитель немецкого командования. Когда его вели в германский штаб, нахлынула толпа рабочих, руководимая представителем местного Союза инвалидов георгиевских кавалеров Нейманом и депутатом Николаевского совета меньшевиком Усиковым. Каменева отбили, и на автомобиле он уехал в Одессу.
В конце февраля 1919 года его встретил знакомый по прежней партийной работе бывший председатель Военно-морской следственной комиссии Кибенко, который сообщил, что прибыл из Киева для подпольной работы, имеет для этих целей 280 000 рублей, и предложил совместное убийство генерала Гришина-Алмазова, для чего нужно поставить „адскую машину“ в лондонской гостинице, где расположен штаб Добровольческой армии. С Кибенко Каменев встречался еще два раза для обговорки деталей покушения. На одной
Неожиданно кафе оцепил вооруженный патруль, и к столику, за которым совещались подпольщики, подошли несколько человек с обыском. У Каменева были вытащены три документа на разные фамилии, письмо и самоучитель французского языка. Один из обыскивателей, представившийся Бабадиным, заявил, что его хорошо знает, – это брат московского коммуниста Каменева. Тот возразил, что с московским Каменевым не знаком и, выдавая себя за украинца, сказал, что фамилия его – Каминев, а второй Каменев, кажется, еврей. Однако это ему не помогло, и под усиленным конвоем их с Кибенко доставили в Бульварный участок, где очень грубо и по-хамски допросили, после чего отвели в камеру.
2 марта Кибенко вызвали на допрос. Вернувшись в камеру, он сказал, что его, возможно, за деньги освободят, а за Каменева он похлопочет. В тот же день Кибенко освободили. Каменева же на следующий день после сопровождавшегося издевательствами допроса водворили в камеру смертников, где сидели 13 человек. Вскоре, однако, пришло обнадеживающее сообщение от Кибенко, что его не расстреляют, но вот с освобождением возникли некоторые сложности, так как арест „брата Каменева“ освещался в местных газетах. К этому времени со стороны Николаевской дороги подходили григорьевские войска, и французы, отступая, освободили заключенных.
Каменев явился в вышедший из подполья одесский большевистский комитет. Первыми, кого он встретил, были Южный и Западный, организующие орган борьбы с контрреволюцией. На его предложение о работе те ответили: приходите завтра. Понимая, что означает эта отмашка, назавтра сначала он пошел не к ним, а к партийному организатору Елене Соколовской. Перед входом в ее кабинет он встретил незнакомого ему человека. Они разговорились. Незнакомец сообщил, что фамилия его Масальский, что он артист и приехал из Москвы, где в последнее время был комиссаром 2-го Басманного района, при этом показав какие-то бумаги, которые Каменев не прочел, и, наконец, сказал, что тоже пришел к Соколовской искать службу.
В кабинет они зашли вместе. Соколовская дала им записку с направлением в распоряжение Чрезвычайной следственной комиссии. Увидев записку от „тов. Елены“, их сразу же зачислили сотрудниками, выдав удостоверения на право производства арестов и обысков.
Первое, что было поручено Каменеву, – это был арест некоей Поплавской, члена партии левых эсеров, служившей в подотделе статистики продовольственного отдела. Принадлежность к левым эсерам в то время на Украине никаким криминалом большевиков не являлась, но она подозревалась в связях с белогвардейцами. Обыск дал свои результаты, и Каменев напал на след агентуры Василия Шульгина. В ближайшее время были арестованы ряд лиц, причастных к шульгинской „Азбуке“. Каменев рассказывал, что меньше чем за две недели апреля им было „проведено много операций и раскрыто много контрреволюционных гнезд и агентов, например, представителя от белой гвардии Войцеховского (чья фамилия, как мы помним, была в первом расстрельном списке ЧК, опубликованном одесскими „Известиями“. – O. K.) и компанию по делу московского восстания „Дом анархии“» [396] .
395
Там же. Л. 40.
396
Там же. Л. 146.
Относительно последних можно предположить, что речь шла не об анархистах как таковых. Ведь в 1919 году в Одессе в советский период анархисты существовали легально, и не только те, которые стояли на большевистской платформе, но и оппозиционные «набатовцы», и к тому же, как мы уже видели, с некоторыми одесскими анархистами Каменев, как мы знаем, и в 1919 году сохранял хорошие отношения. Возможно, он имел в виду агентуру соратника Бориса Савинкова, полковника А. И. Эрдмана, латыша по национальности. В 1918 году под видом приехавшего из американской эмиграции анархиста (за которого по причине отсутствия четкой партийной организации было сойти легче, чем за большевика) по фамилии Бирзе Эрдман устроился на службу в осуществляющий контрразведывательную деятельность Военконтроль Наркомвоена. Здесь, с одной стороны, он работал против одних противников – немцев, а с другой – снабжал соратников по «Народному союзу защиты родины и свободы» сведениями о других врагах – большевиках. Завязав дружбу с некоторыми членами Московской федерации анархистских групп, Бирзе устроил своих людей в домах, занимаемых анархистами [397] . Дважды в 1918 году арестовывался чекистами: в апреле во время разоружения анархистов и в августе, но оба раза был отпущен – второй раз уже в разгар Красного террора, по нашему мнению, благодаря Екабу Петерсу, более лояльно относившемуся к своим соплеменникам. Затем Бирзе-Эрдман участвовал в Белом движении, после поражения которого оказался в Польше. Если наше предположение о том, что Каменев арестовал каких-то его людей, верно, то остается сожалеть, что бывший чекист не назвал их фамилии и не сообщил, что с ними стало в дальнейшем.
397
Леонтьев Я. В., Люхудзаев М. И. Комментарии к сборнику: партия левых социалистов-революционеров. Документы и материалы. 1917–1925 гг. Т. 2. Ч. 1. М., 2010. С. 520.
Вернемся к показаниям Каменева. Руководство комиссии, сочтя его работу очень успешной, кооптировало в члены Секретно-оперативного отдела, выдав ему мандат за номером 44. Однако это повышение вызвало неприятие у его коллег – Янишевского и Климовицкого [398] , говоривших: «Зачем нам чужие люди, когда у нас есть одесситы».
25 апреля приехали Вихман, Пузырев, Меламед и Вениамин. По их приказанию Каменев подготовил все законченные дела своей разработки. С приездом представителей Центра началось переформирование из Временной следственной комиссии в губЧК, и на собрании сотрудников по предложению Пузырева Каменева одного из первых назначили инспектором в агентурно-инспекторский подотдел. Более того, заведующий подотделом Александров сделал его своим заместителем, что вызвало опять-таки недовольство со стороны Янишевского, Климовицкого и ряда других инспекторов-одесситов.
398
Климовицкий Яков Осипович (1886–1958). Большевик с 1905 г. Родился в Ромнах в семье рабочего-портного. До 1915 г. работал в портняжных мастерских Ромны, Конотопа, Бахмута, Одессы, за революционную деятельность дважды арестовывался. В 1915–1917 гг. в качестве рядового 168-го полка участвовал в Первой мировой войне. В 1917 г. – член Одесского СРД, в котором от большевистской фракции заведовал секцией общественной безопасности, служил в Красной гвардии. В январе-марте 1918 г. – комиссар разведки Румчерода, эвакуировался в Москву. В июне 1918 г. вернулся в Одессу и заведовал подпольной военной и морской разведкой Областкома партии. В апреле-августе 1919 г. – инспектор (заведующий) по борьбе с контрреволюцией Секретно-оперативного отдела Одесской губЧК. В августе 1919 г. – феврале 1920 г. заведовал подпольным паспортным бюро в городе. В феврале-марте 1920 г. работал в Одесской временной чрезвычайной следственной комиссии и губЧК. В апреле 1920 – январе 1921 г. – член Одесского губревтрибунала. Во время работы по ликвидации антибольшевистского восстания в Березовке в целях конспирации переменил фамилию на украинскую «Волошенко» и далее работал под ней. В 1921 г. – начальник административно-хозяйственного отделения Административно-организационного отдела Одесской губЧК. В 1921–1922 гг. – начальник отделения Опродкомгуба в Одессе. В 1922–1923 гг. – инструктор Винницкого горкома партии. В 1923–1926 гг. учился в Москве в Комуниверситете им. Свердлова. Затем на партийно-инструкторской ответственной хозяйственной и кооперативной работе на Дальнем Востоке. В 1932–1937 гг. учился в Москве в Промакадемии им. Сталина. В 1937 г. – директор мебельной фабрики Наркомлеспрома РСФСР (Химки). В 1937–1941 гг. – директор завода № 154 Наркомавиапрома СССР. С 1946 г. персональный пенсионер. Умер в Москве.
Каменев писал, что во время его пребывания в агентурно-инспекторском подотделе Секретно-оперативного отдела, руководимого Пузыревым, все предложения которого считались законом, был произведен ряд арестов инспекторов, включая и главного – Александрова. Инспектора были отданы под суд за то, что занимались всякими «темными делами» и хищением из хранилищ, а Александрова расстреляли за измену (в чем была ее суть, мы еще расскажем). «Получив некоторые похищенные товары, – вспоминал Каменев, – одесситы предложили и мне, но я сказал, что в шелках не нуждаюсь», добавив при этом, что он против самовольного распределения.
21 мая Каменев подал заявление об откомандировании в распоряжение 3-й Украинской армии ввиду того, что был назначен полковым политкомом, но получил письменный отказ президиума с резолюцией Северного. Спустя 5 дней он беседовал на эту тему с секретарем комиссии Михаилом, которому заявил, что снимает с себя всякую ответственность из-за тех безобразий, которые творятся. Тот его заявление довел до сведения президиума.
После ареста Александрова начальником агентурно-инспекторского подотдела стал Южный. По словам Каменева, Пузырев хотел назначить его, «но тов. Северный, Климовицкий и Янишевский были против, так как они являются в первую очередь националистами (еврейскими. – O. K.), а второе – уже коммунистами по отношению ко мне» [399] . При этом он подчеркнул, что эта троица считала его антисемитом. Впрочем, необходимость в начальнике вообще скоро отпала, так как подотдел был расформирован, Каменев остался рядовым инспектором, а Южный вообще убыл на партийную работу.
399
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 112. Д. 178. Л. 146.