«Окаянные дни» Ивана Бунина

Капчинский Олег Иванович

Любопытно, что о «пророчествах» подпольного «Коммуниста», про которые писал контрразведчик Устинов, в городе стало неплохо известно, и не только представителям властей, так как Вера Муромцева-Бунина 18 (31 января) 1920 года написала в дневнике: «В „Коммунисте“ было написано: „Мы будем в феврале“, и йота в йоту, точно пасьянс раскладывают, до февраля оставалось десять дней» [340] . «Почему мы поверили в добровольцев? – вслед за этим вопрошала она. – Мне кажется, мы очень прониклись за лето презрением к большевикам, к их неумению, беспомощности во всех областях. Правда, Ян говорил, что если добровольцы сорвутся, то они полетят вниз как снежный ком. Кондаков (он был членом редколлегии руководимого Буниным „Южного слова“. – O. K.) тоже выражал сомнение в крепости Добровольческой армии, хотя тогда были взяты Курск, Орел сдался…» [341] .

340

Устами Буниных. С. 275.

341

Там же.

Подпольщики в это время действовали все решительнее,

и начались покушения на офицеров контрразведки, которая даже ожидала организованное нападение. В ответ на это начались избиения арестованных, причем теперь уже не только ради получения признаний и сведений. Устинов описывал два подобных случая: «Во время одного моего ночного дежурства ко мне привели арестованного – бывшего председателя революционного трибунала, избитого в кровь (речь шла о бывшем анархо-коммунисте Ф. А. Александровиче [342] , вскоре казненном. – O. K.). Избили его конвойные якобы за оказанное им сопротивление при аресте. Арестованный меня просил не возбуждать по этому поводу особого дознания, заявив мне категорически, что никакого избиения не было. Был еще случай, который оставил у меня еще более тяжелое впечатление. Задремав ночью в дежурной комнате, я услышал страшный крик в комнате дежурного офицера. Догадываясь по шуму и ругательствам, что там кого-то бьют, я поспешил выйти и увидел ужасную картину. Два наших офицера по розыску избивали в кровь двух евреев. У одного из офицеров рука была перевязана окровавленным платком. Физиономии евреев и руки офицеров все были в крови. Я с трудом остановил это ужасное побоище. При выяснении причин такого кошмарного избиения оказалось, что два наших офицера около двух часов ночи, возвращаясь с обыска, вели арестованного. Не доходя немного до контрразведки, они заметили на противоположной стороне улицы прятавшегося за углом человека. Почти одновременно блеснул огонек и раздался выстрел. Офицеры, оставив арестованного с двумя конвойными, бросились догонять убегающего от них в тьму университетского сада, открыв по нему стрельбу, но вследствие темноты безуспешно, и человек наверное бы скрылся. Но, на его несчастье, в улицу въехал автомобиль и осветил всю улицу. Услышав стрельбу, автомобиль остановился, и два офицера, сидящие в нем, соскочив с автомобиля, задержали преступника. При их же содействии арестованный был препровожден в контрразведку. У нашего офицера оказалась насквозь простреленной рука, чего он даже не заметил в азарте погони. Обо всем случившемся офицеры подали рапорт начальнику, не скрывая избиения ими обоих арестованных» [343] .

342

Александрович Филипп Александрович (1889–1920). В 1905–1919 гг. – анархо-коммунист, с 1919 г. – большевик. Уроженец Белостока. После 1-й русской революции – в эмиграции в Англии и во Франции, где продолжал образование и занимался журналистикой. В 1917 г. прибыл в Петроград, откуда уехал в Одессу. В 1918–1919 гг. на подпольной работе в Причерноморье и Крыму. Весной-летом 1919 г. – снова в Одессе, член Социалистической инспекции, а в августе 1919-го – по совместительству председатель губревтрибунала. Арестован белой контрразведкой в октябре 1919 г. В ноябре 1919 г. военно-полевым судом приговорен к расстрелу. В первых числах января 1920 г. расстрелян.

343

Устинов С. М. С. 89–90.

Вскоре произошло массовое избиение политических заключенных в одесской тюрьме. Как впоследствии вспоминала одна из арестанток, подпольщица Ханна Топоровская, связана эта экзекуция была с новой тюремной администрацией, прибывшей из Киева и сменившей начальника тюрьмы Белина, обвиненного в слишком либеральном отношении к арестантам [344] . Не оставила без внимания это событие и Вера Муромцева-Бунина. «Рассказывали, – писала она в дневнике 27 декабря (9 января), – что вчера в тюрьму ворвались 60 офицеров и избили политических, а также и смотрителя тюрьмы, который вмешался. Неужели это правда?.. Неужели все разложилось сверху донизу?» [345] .

344

Топоровская Х. С Квартиры, паспорта, прописки / Героическое подполье. М., 1975. С. 233.

345

Устами Буниных… Т. 1. С. 270–271.

Несмотря на то что Иван Бунин, редактируя в Одессе при белых газету «Южное слово», работал по линии ОСВАГа и еще недавно на службу его отвозил на автомобиле добровольческий офицер, у него возникли сложности с эвакуацией. Вера Николаевна записала в своем дневнике 22 января (4 февраля) 1920 года:

«Яну и Кондакову выдали билеты на пароход „Дмитрий“ в третьем классе. Интересно, кто будет в первом? Кондаков сказал:

– Прикажу этот билет в гроб с собой положить. Я думал, что отечество – мой должник, а оно на 76-м году жизни не дает мне койки во время эвакуации» [346] .

346

Там же. С. 278.

Судя по всему, в первом классе места власти давали не тем, кто им еще недавно помогал, а тем, кто хорошо заплатил. Буниным и Кондакову все же удалось достать «первоклассные» билеты до Константинополя, но куда – на руководимый капитаном-албанцем маленький, «не внушающий доверия» греческий пароход «Спарта», название которого полностью соответствовало нулевой комфортности и весьма плохим условиям. «Наконец, – записала Муромцева-Бунина, – мы на борту. Наши провожатые (в ОСВАГе Буниным был в помощь обещан солдат, но его они так и не получили, и провожатыми стали их домработница и знакомый литератор. – O. K.) втаскивают чемоданы… Кондаков и Ян получили крохотную каютку. Нам же, дамам (Буниной и литсекретарше Кондакова), сказали, что оставили места в одной из дамских кают, но, когда мы осмотрелись, оказалось, что места везде уже заняты… Ян попросил разрешения у Кондакова спать мне с ним на верхней койке, Никодим Павлович разрешил. Будет, конечно, очень неудобно, но Ян боится, что в общей зале я еще заражусь. Страх вши очень силен… И вот мы отшвартовываемся. Народу такая масса, что повернуться невозможно… Многие по дороге растерялись с родными…

Что же это такое? Неужели власти не знали, что развязка так близко? Или это измена? Разговоров, мнений, утверждений не оберешься. Одно ясно, что многие попали в ловушку. Рассказывают, что в ночь со среды на четверг в 2 часа ночи попечителю учебного округа Билимовичу сообщили, что большевики близко. Он тотчас позвонил Шиллингу и спросил его, в чем дело. Шиллинг, в свою очередь, позвонил в „Оборону“ и через 10 минут сообщил Билимовичу, что все благополучно. Ясно, что кто-то информировал Шиллинга ложно» [347] .

347

Там же. С. 280–282.

Если в августе 1919 года большую роль в сдаче Одессы белым сыграли грузинские криминальные элементы, находившиеся на военной и милицейской службе, то в феврале 1920 года красным власть фактически передали галичане под командованием бывшего царского генерал-майора Виктора Сокиры-Яхонтова. В ноябре 1919 года Деникин назначил Сокиру-Яхонтова командующим Украинской Галицкой армией, сформированной в основном из перешедших к белым петлюровских частей. Вскоре эта армия была введена в Одессу и вошла в состав войск Новороссии генерала Шиллинга. 4 февраля Шиллинг в приказе об общей эвакуации Одессе назначил комендантом города полковника Стесселя, а спустя два дня, когда на Молдаванке уже началось выступление подпольщиков, по настоятельному требованию англичан, во многом делавшим ставку на «самостийников», власть от послепереднего передал галичанам Сокиры-Яхонтова в обмен на эвакуацию войск и беженцев на английских кораблях [348] . Красные вошли в город 7 февраля: 41-я дивизия 14-й армии и кавалерийская бригада Котовского. Котовцы смогли без боя занять пригороды Одессы – Пересыпь и заставу, вероятно, потому, что Сокира-Яхонтов капитулировал и сдал город [349] . По мнению Василия Шульгина, благодаря этому сдача Одессы ускорилась на два дня [350] . Спустя несколько месяцев Сокира-Яхонтов перешел в Красную армию.

348

Савченко В. А. Котовский. М., 2010. С. 154.

349

Там же. С. 158.

350

Шульгин В. В. Дни. 1920… С. 321.

Грузинский отряд, находившийся под командованием полковника Бессонова, перед уходом белых вновь занялся терроризированием населения и грабежами. Так, как сообщили одесские «Известия» 12 февраля, шестью днями раньше грузинские бойцы арестовали 20 человек, в том числе нескольких рабочих, и избили их нагайками и прикладами. От расстрела последних спасло только наступление красных: грузины разбежались, и многие из них бросились в порт. Справедливости ради нужно отметить, что подобным образом вели себя в это время и некоторые некавказские воинские формирования, например, расквартированный в гостинице «Палермо» на Ришельевской улице украинский отряд атамана Струка, ранее отличившийся наиболее массовыми и кровавыми погромами. Так, по сообщению того же номера «Известий», накануне бегства струковцев из Одессы секретарь атамана приказал доставить в гостиницу трех евреев, которых стали избивать, а вызванные затем жены последних были ограблены и изнасилованы. Наибольшую дисциплинированность и самоотверженность из «национальных» формирований проявили части немцев-колонистов. Подобно тому, как последним защитником красной Одессы в августе 1919 года была китайская рота, так и в феврале 1920 года белой Одессы – немецкий отряд, понесший в боях серьезные потери.

«Конечно, чрезвычайка должна убивать кого-нибудь…»

На следующий день после занятия красными Одессы снова заработала чрезвычайка, именуемая временная Чрезвычайная следственная комиссия, не имевшая, в отличие от «полноценной» ЧК, полномочий выносить приговоры. И опять, как и в апреле 1919 года, ее ядром стали одесские подпольщики: возглавил Борис Северный, а заместителем стал 26-летний эсер с 1914 года (с 1917 года – левый), партийный боевик Моисей Савельевич (Санелевич) Горб (Розман), в том же году перешедший к большевикам. Годом позже Горб стал чекистским нелегалом, а затем и резидентом в Берлине, заместителем начальника иностранного отдела ОГПУ, а в 1930-е годы – помощником начальника Секретно-политического и Особого отделов НКВД, старшим майором госбезопасности, который был арестован и расстрелян в 1937 году.

10 февраля, когда ЧСК работала только второй день, в Москве на заседании президиума ВЧК в присутствии Ивана Ксенофонтова, Мартина Лациса и Ивана Жукова было постановлено для организации Одесской ЧК выдать Реденсу миллион рублей [351] . Станислав Реденс, уже работавший в Одессе и знающий обстановку, появился в городе 3 марта 1920 года. Вместе с ним прибыли начальник железнодорожной милиции Главмилиции НКВД РСФСР, а до этого член коллегии Секретного отдела ВЧК и секретарь оперативного штаба по борьбе с контрреволюцией Макс (Мендель) Дейч и Леонид Заковский (Генрих Штубис), в ВЧК попавший по протекции своего латышского земляка Екаба Петерса в первый месяц ее существования и работавший в ней разведчиком, начальником разведки, комендантом зданий, комиссаром для особых поручений при президиуме и начальником осведомительской и активной (оперативной) частей Московской ЧК. В течение месяца в Одессу прибыло еще 76 сотрудников из Москвы, Саратова, Иваново-Вознесенска, Харькова и некоторых других городов. 7 марта ЧСК была реорганизована в обычную губЧК, во главе которой стал Реденс, а его заместителем и заведующим Секретно-оперативным отделом – Дейч, начальником Особого отдела – Заковский.

351

Архив ВЧК: Сборник документов. М., 2007. С. 369.

Реденс вернулся в Одессу со своей третьей женой Анной Сергеевной Аллилуевой, являвшейся сестрой жены Сталина Надежды. Первая жена Реденса и ребенок остались в Днепропетровске, когда его летом 1918 года украинская организация польских социал-демократических групп направила в Москву, где он и поступил на службу следователем ВЧК. Вторая жена, член партии с 1918 года Раиса Семеновна Лазуркина, в 1919 году работала следователем в Киевской ЧК и, когда Реденса первый раз переводили в Одессу, осталась работать на своем прежнем месте. Наконец, в конце 1919-го или в самом начале 1920 года Реденс в Москве женился на Анне Аллилуевой, которая, вступив в партию в 1919 году, работала техническим секретарем в Совнаркоме. Примерно такую же должность она получила и в 1920 году в Одесской Губчека.