«Окаянные дни» Ивана Бунина
Шрифт:
Впрочем, сам Северный, по данным деникинской Особой комиссии, настоял на прекращении «Сионистского дела» [434] , а это обращение явилось лишь дополнительным материалом для подобной развязки. По-видимому, именно из-за данной роли Северного, прекратившего деятельность Тумима, Каменев не стал подробно останавливаться на этом деле, а лишь как бы невзначай упомянул о службе в руководимом им Секретно-оперативном отделе бывших вражеских контрразведчиков.
Практически одновременно с освобождением сионистов за решеткой оказался Тумим. Вместе с ним были арестованы несколько членов его организации из числа дворян и бывших чиновников, в том числе ранее упомянутый в нашей книге экс-сотрудник Одесского градоначальства и содержатель публичных домов Савицкий [435] .
434
Там же. Ф. 470. Оп. 2. Д. 157.
435
Там же. Ф. 130. Оп. 3. Д. 419. Л. 30.
Относительно ареста агента нескольких спецслужб в одесских «Известиях» 29 июля 1919 года появилась следующая заметка:
«На
О последних днях Тумима поведал К. Алинин:
«В эти дни я познакомился с известным доктором Т-мом. Вокруг его имени создалось много толков, и вообще личность его представлялась очень невыясненной. Австрийский студент, политический, высланный из Австрии, он вращался в среде европейских социалистов, играл какую-то роль в Москве в большевистских кругах и, по его словам, состоял членом московской коммунистической партии. Здесь, в Одессе, он именовал себя представителем общества Международного Красного Креста.
По имевшимся сведениям, он предал целый ряд лиц, причастных к Красному Кресту. Эти лица по обвинению их в сионизме сидели в Чрезвычайке вместе с Т-мом. Наш литератор его определенно называл провокатором. Доктор Т-м в беседе со мной говорил, между прочим, что о его аресте послана телеграмма в Москву Троцкому, от которого в знак памяти Т-м получил небольшой золотой жетон в форме красной звезды, который он носил на цепочке часов.
– Я далек от мысли, что меня рискнут расстрелять здесь, – говорил Т-м. – Хотя меня местные коммунисты не знают, но я очень популярен на Севере. Жду ответа из Москвы.
В женской камере сидела жена Т-ма, с которой он обвенчался за 9 дней до ареста. Отношения между супругами были явно враждебные» [436] .
436
Алинин К. Указ. соч. С. 146.
Мы видим, что и под арестом Тумим не лишился авантюрных наклонностей, явно преувеличивая перед сокамерниками масштабы своей личности: чего стоит хотя бы рассказ о близости к Троцкому. Однако никакого заступничества от второго лица в революции, естественно, не поступило, и Тумим в августе 1919 года был расстрелян. По словам Алинина, приговор исполнил палач-любитель, а именно заведующий хозяйственной частью Ефимов [437] .
Биография Тумима была в чем-то схожа с двумя авантюристами, фигурировавшими в операции «Трест»: с одной стороны, одним из главных ее участников, а затем виновником провала Эдуардом Опперпутом-Стауницем (Упелиншем), а с другой – вызволенным в результате ее проведения на территории СССР Сиднеем Рейли (Соломоном Розенблюмом), кстати, уроженцем Одесчины, неоднократно находившимся, в том числе в период интервенции, и в самом южном городе, по всей вероятности, с Тумимом лично знакомым. Вот только в учебные издания по истории отечественных спецслужб, в отличие от «Треста», одесская операция не входит: ведомственные историки из ФСБ, вероятно, о ней даже не знают.
437
Там же. С. 158.
«…Где был тов. Каменев, там был плач…»
Северный стал собирать в свою поддержку свидетельства одесских чекистов. Вот что показал о Каменеве его первый начальник Яков Карп – в апреле 1919 года член Чрезвычайной следственной комиссии, а ранее член нелегального одесского горкома КП(б)У с сентября 1918 по апрель 1919 года:
«В период перехода одесской организации от нелегальщины, когда в городе еще были французы и нами было устроено открытое заседание Совета рабочих депутатов… с участием двух французских офицеров, уполномоченных адмиралом Д'Ансельмом о форме передачи города, в котором я участвовал в качестве члена исполкома, меня вызвали в коридор неизвестные два человека для каких-то переговоров. Они мне отрекомендовались: Каменев и Моссальский (так в тексте. – O. K.), работающие самостоятельно в Одессе, куда были посланы Центральным Комитетом Российской Коммунистической партии для… контрразведывательной работы. Я у них попросил мандаты и вообще, что может свидетельствовать об этом. Они сказали, что у них нет, и дали уклончивые ответы, которые сейчас не помню. Я ответил резким отказом и возвратился на заседание.
После ухода французов, когда я был назначен членом президиума Временной чрезвычайной следственной комиссии, вышеназванные товарищи опять явились ко мне, настойчиво предлагая свои услуги, говоря, что могут дать материал о неприятельских контрразведках. Я опять отказал, считая их подозрительными… Через пару дней эти самые Каменев и Моссальский пришли ко мне с запиской, их рекомендующей и предлагающей мне принять от секретаря областкома тов. Елены Соколовской. Я им поручил собрать и дать тот материал, о котором они говорили, то есть о шульгинской контрразведке, для этого выдав соответствующий мандат. Они произвели обыск на Южной улице, дом 10 или 14, откуда привезли массу бумаги, которая через несколько дней пропала из здания комиссии. В первые дни тов. Каменев, для того чтобы развеять недоверчивое мое к нему отношение, в доказательство своей действительной причастности к революционерам ссылался на то, что был арестован за некоторое время до переворота в кондитерской Дитмана на Тираспольской ул., угол Преображенской. У него было отобрано около 100 000 рублей, о чем было напечатано в одесских газетах, что это, по всей вероятности, большевик… я лично сам читал. На мой вопрос, как он освободился, он мне что-то ответил, что именно – сейчас не помню, но помню, что мне его объяснения не понравились… Во время моей работы в Следственной комиссии Каменев никаких пособий не просил и к продуктам, которые покупались для сотрудников (хлеб, колбаса), не прикасался, видимо, материально не нуждался. Одет был хорошо.
Через некоторое время, то есть через 3–4 месяца… я узнал, что Моссальский, который был ближайшим другом Каменева, вместе с ним ходил, проводил время и в мое пребывание вместе работал… оказался злостным провокатором и сбежал на французский военный корабль. Каменев был арестован по подозрению в соучастии, насколько я помню, но затем при эвакуации был освобожден.
Каменева вторично я
438
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 112. Д. 178. Л. 137.
Ту же самую характеристику, хотя и с иными деталями, дал Каменеву и Масальскому в конце 1920 года Иосиф Южный:
«В момент эвакуации… Союзных войск из Одессы происходил первый пленум подпольного совета в Народном доме в Одессе. Там присутствовал представитель Союзного командования и велись переговоры о порядке эвакуации. Мне передали, что два лица хотят меня видеть. Я вышел и увидел двух людей, оказавшихся Каменевым и Масальским… Первый их вопрос был, заведовал ли я подпольной коммунистической разведкой. Я ответил им, но до этого спросил: „А зачем вам это знать?“ Они показали мне выписку из газеты, где говорилось об аресте двух авантюристов – Каменева и Масальского – и указывалось, что при них были найдены крупные суммы. Они говорили, что работали здесь подпольно и руководил ими какой-то матрос, являвшийся резидентом ВЧК, что доклады им посылались в ВЧК и в настоящее время они связь утеряли из-за ареста. Говоря, что у них имеются большие материалы о контрреволюционерах, так как по поручению резидента ВЧК они имели непосредственную связь с белой контрразведкой, они мне предложили поручить им организовать самостоятельную ЧК».
Южный поинтересовался, как проверить правдивость их слов? Но ничего достоверного в ответ не прозвучало. Масальский, по словам Южного, сообщил о себе совсем мало, а «Каменев указывал, что его настоящая фамилия – Розенфельд и он родственник товарища Каменева – члена ЦК», а также что его знают в Николаеве. «Время, – отмечал Южный, – было критическое, проверять их происхождение не было возможности, и они слишком настойчиво предлагали свои услуги…» Им был дан испытательный срок.
«Неоднократно присматриваясь к их работе, – писал Южный, – являлась мысль, что они слишком опытны, чтобы быть новичками в этом деле. Большие связи с контрразведкой не удавалось установить никакому другому коммунисту… Я лично не мог до конца отказаться от мысли, что, может быть, мы приняли слишком опытных провокаторов. Ни одного факта о происхождении Каменева и Масальского до моего ухода из ЧК проверить не удалось». Каким образом узнали, что Масальский оказался провокатором, он не знал, поскольку в то время его не было в Одессе. Каменева Южный встретил вновь в конце марта 1920 года, когда первый приехал из Киева. Выслушав рассказ о его похождениях, Южный пришел к убеждению, что если Каменев и не провокатор, то, во всяком случае, он авантюрист и карьерист [439] . Северного же Южный 6 января 1921 года, естественно, охарактеризовал с лучшей стороны [440] .
439
Там же. Л. 71–72.
440
Там же. Л. 49.
Составили заявление против Каменева четверо работавших в ОГЧК сотрудников, работавших там в предыдущий период: заведующий фотографией Иосиф Якоби и трое чекистов, чьи имена превратились в фамилии-псевдонимы: бывший секретарь оперчасти «тов. Юрий» теперь уже под фамилией Юрьев, этим подразделением заведующий, а также Арнольд Арнольдов-Кессельман (бывший помощник Северного «тов. Арнольд», неоднократно упоминавшийся Каменевым) и Давид Давыдов-Малышкевич (возможно, тот самый «тов. Давид», который участвовал в аресте фигуранта письма). Последние двое могли бы Золотусскому дать более подробные показания, но они уже собирали свои вещи, чтобы отправиться в Крым, где вскоре будут помогать ставшему предЧК Михаилу Вихману в проведении Красного террора. В письме Каменев характеризовался как темная личность, рекомендовавшая на службу Масальского, оказавшегося сотрудником добровольческой контрразведки, скрывшимся от ареста, и вообще, по слухам, подозрительным типом [441] .
441
Там же. Л. 66.
12 ноября 1920 года Станислав Реденс, возглавлявший в то время Харьковскую ЧК, обратился в Контрольную комиссию со служебной запиской, в которой указывал, что Каменев работал у него в юридическом отделе в качестве следователя. Однажды к Реденсу поступило заявление, что Каменев получил взятку за освобождение фабриканта Шпанделя, направленное, кажется, его сыном; в связи с этим следователь, по словам его бывшего начальника, просидел около двух недель и был освобожден за недоказанностью. Второй раз, по словам Реденса, его арестовали по подозрению в провокации: он рекомендовал на службу в ОГЧК некоего Масальского, оказавшегося провокатором, что выяснилось, когда в августе была раскрыта белогвардейская организация, в которой последний принимал участие; однако, поскольку 23 августа из Одессы эвакуировались неподготовленно, то всех заключенных, включая Каменева, освободили. Что касается докладов М. Каменева на т. Ракитина, то Реденс заявил, что о таковых совершенно ничего не знал, хотя и был не просто завюротделом, а членом коллегии Губчека [442] . Относительно же Ракитина руководящий чекист писал, что «знает его как ответственного партийного работника, против коего ни одного раза не выдвигалось какое-либо обвинение в каких-либо преступлениях или проступках, порочащих его партийную честь». Аналогичную Ракитину характеристику Реденс дал спустя полторы недели и своему бывшему сослуживцу Северному [443] .
442
Там же. Д. 163. Л. 164.
443
Там же. Д. 178. Л. 17.
При чтении записки Реденса бросается в глаза явная ошибка, что Каменева арестовывали два раза, – об этом никто больше не говорил. Арест был явно один, и, судя по всему, как раз на две недели, во время которого ему могли приписать и взятку, и связь с Масальским.
Показывали одесские чекисты о неблаговидных поступках Каменева и после отъезда из города. Бывший комендант ОГЧК Чернецкий (не родственник ли это известных музыкантов Чернецких, ведь те, как известно, тоже были одесситами?) в январе 1921 года отправил на имя Северного заявления весьма любопытного содержания: