Океаны Айдена
Шрифт:
Несколько воинов уже работали на самом верху десятиметровых лестниц; половина скальной стены была пройдена, ибо мудрый Магиди вывел их к седловине, где скалы понижались. Захватив длинную веревку с якорем, Одинцов поднялся по самой длинной лестнице и раскрутил свой снаряд. Зацепиться удалось с третьей попытки, и через минуту он уже стоял на вершине утеса.
Якорь отправился вниз и вернулся, нагруженный бухтами канатов. Одинцов обвязывал их вокруг массивных камней и сбрасывал концы вниз – туда, где горели факелы и глухо стучали молотки. Его люди начали подниматься, держась за веревки, упираясь ногами в медные наконечники копий; в темноту опять полетели канаты, более короткие, – к ним приставляли лестницы.
Одинцов повел их вперед. Его людям надо было пройти небольшое расстояние, но двигаться в полумраке, среди камней и острых обломков, оказалось непросто. Факелы внизу погасли; четыре сотни оставшихся под стеной бойцов направились к Проходу. Их задача состояла в том, чтобы добить врагов, если те вырвутся из-под камнепада.
Со стороны моря доносился гул тысяч голосов, скрип лодочных днищ по гальке, звон оружия, резкие выкрики. На берегу пылали костры, и Одинцов видел, как смутные тени около них вдруг обретали ясные очертания, становились плотнее, потом вытягивались в колонны, над которыми, сливаясь в длинную алую ленту, плыли огни факелов. Войско брогов устремилось в ущелье, затопив его от края до края; остатки бревенчатой изгороди догорали в кострах.
Ристинцы растянулись вдоль обрыва группами по три-четыре человека – иначе тяжелые обломки, которые усеивали гребни утесов, было бы не своротить. Одинцов ждал, наблюдая, как сотни огней плывут во тьме под его ногами, словно ковер из живых светлячков, танцующих ночью над заповедной поляной. Он ждал, пока первые из них не выбрались на равнину, пока арьергард войска не втянулся в каменную щель Прохода, пока плотная масса людей, нагруженных связками стрел и тяжелыми щитами, не наполнила воздух острым запахом пота, кожаных одежд, дыма и гари. Тогда, повернувшись к своим бойцам, он крикнул: «Вали!» – и столкнул огромный валун.
Лавина камней хлынула вниз. Они мчались, увлекая за собой щебень и более мелкие обломки, выбитые из базальтовых склонов, и зловещий протяжный шелест быстро переходил в громоподобный рык. Каменная пасть Прохода смыкалась с яростным звериным воем, погружая свои клыки в трепещущие человеческие тела. Внизу раздались испуганные вопли, яркие точки факелов затанцевали, заметались, тесня друг друга; потом над ущельем повис страшный многоголосый стон.
Ристинцы с мрачными ухмылками продолжали сталкивать валуны. Никто из них не видел, что творилось внизу – свет факелов был неярок, и число их стремительно уменьшалось – но они слышали. Слышали хруст костей и глухие звуки ударов, с которыми камни врезались в плоть, стоны и проклятья, звон щебня, попавшего в медную оковку щита, треск дерева, хрипы и тяжкое дыхание умиравших. Запах крови, поплывший над ущельем, заставлял их ноздри широко раздуваться; они вдыхали этот упоительный аромат, и скрюченные пальцы сами тянулись к мечам, дрожа от нетерпения. Теперь гарты жаждали погрузить свои клинки и копья в тела врагов, довершая то, что начали скалы.
В ущелье воцарилась тьма – почти полная, если не считать десятка-другого тлевших на земле огней. Одинцов пронзительно свистнул, и его люди начали спускаться вниз, скользя по канатам. Но не в ущелье, а на галечный пляж рядом с ним, куда сбежалась оставленная у лодок охрана. Этих было десятков пять или шесть, и к ним присоединилась сотня брогов из арьергарда, успевших выскочить из-под лавины. Теперь на берегу, в свете догорающих костров, завязалась схватка, в которую вступали все новые и новые бойцы.
Бой был коротким и кровавым. Свистел чель Одинцова, глухо лязгали о щиты клинки его дружины, копья змеиными языками пронзали тела врагов, броги падали один за другим. Наконец, устрашенные, они ринулись к лодками, пытаясь вдвоем
Вытащив из костра головешку, он помахал ею в воздухе, собирая своих людей. Потом велел зажечь побольше факелов и повел их к Проходу. Там царила могильная тишина.
Прибрежная окраина Ристы, на которую обрушились две тысячи озверевших дикарей, пылала. Видимо, нападавшие не сомневались, что с запада скоро подойдет второй отряд, и потому грабили методично, не торопясь. Их разрозненные группы подолгу задерживались у каждого дома, сначала вытаскивая наружу сопротивлявшихся обитателей, потом – их добро, до последней глиняной кружки и медного гвоздя; наконец сухие бревна охватывали яркие языки пламени.
Одинцов увидел зарево еще с равнины, и сердце его сжалось от тяжкого предчувствия. Отряд компактной массой обрушился на брогов, половина их была перебита на окраине селения, раньше, чем они сообразили, откуда появился враг. Пришельцы начали сопротивляться, но разъяренные ристинцы, почти вдвое уступавшие им в числе, продолжали теснить их к пирсам. Впрочем, численное преимущество вскоре оказалось на стороне Одинцова – с правого фланга на грабителей навалилась огромная толпа женщин и подростков, вооруженных кольями, лопатами и мотыгами. Он выделил сотню бойцов, молодых и скорых на ногу, послав их в обход; они должны были занять позицию на берегу и ударить в тыл отступавшего войска.
Уже занималась заря, когда Одинцов в окружении поредевшей команды телохранителей пробился к причалам. «Катрейя» покачивалась вверх-вниз на мелких волнах, безучастная к резне и сваре, блестел под солнцем ее темный корпус, сверкала драгоценная резьба из дерева тум, змеи на корме гордо вздымали клыкастые головы, на носу розовая наяда нежно прильнула к чешуйчатой шее морского чудовища. И только палуба корабля, залитая кровью, заваленная мертвыми телами, напоминала о яростной схватке, кипевшей здесь час или два назад. Каравелла тихо баюкала этот скорбный груз, словно не хотела будить навеки уснувших воинов и женщину, лежавшую у самого бугшприта, рядом с деревянной морской нимфой.
Но женщина еще была жива. Она скорчилась в странной позе, согнув ноги и вытянув далеко вперед левую руку; правая, придавленная тяжестью тела, оставалась под поясницей. Ее глаза смотрели в сторону восходящего солнца, из-под век медленно текли слезы, на виске билась, трепетала синяя жилка.
Одинцов опустился рядом на колени.
– Катрейя…
Найла слабо вздохнула. Шевельнулись бледные губы – она что-то шептала, тихо, едва слышно; кровавые пузырьки лопались в уголках рта.
– Рахи… милый… – расслышал Одинцов и не сразу понял, что она говорит на айденском. – Ждала… не хотела… уходить…
Ее голос прервался, и долгую минуту он ждал с замиранием сердца, стараясь уловить хотя бы звук дыхания. Потом губы девушки опять зашевелились:
– Рахи… дай мне руку, Рахи…
Одинцов вытер со лба холодную испарину.
– Что… – Он не мог вытолкнуть ни слова из пересохшей глотки.
– Больно… как больно… трудно говорить… дай руку…
Он едва различал эту монотонную мольбу-причитание. Глаза Найлы блуждали, словно она не видела его.
Одинцов схватил ее руку; маленькая ладошка пылала огнем. Странное чувство охватило его – казалось, его сила начала переливаться в скорчившееся на палубе тело девушки. Неведомые токи острыми иголочками покалывали пальцы, кожа зудела, волоски на тыльной стороне ладони встали дыбом, мышцы непроизвольно напряглись. Это продолжалось секунд десять, потом он заметил, как смертельно бледное лицо Найлы стало розоветь. Она сказала тихим, но отчетливым голосом: