Океаны Айдена

Ахманов Михаил Сергеевич

Одинцов опустил голову, мрачно уставившись на свои загорелые, покрытые ссадинами колени. Пожалуй, одну проблему он решил. Найла и этот ее сказочный корабль не были даром, бескорыстной помощью попавшему в беду путнику. Его проверяли! Элементарная проверка с помощью хорошенькой женщины, заманившей его в постель! Способ вечный, как небеса! Подсадной уткой, вот кем была его чернокудрая красавица!

Но почему же так щемит сердце? Почему перед глазами вьются, трепещут огненные языки, из которых, словно феникс, взмывает вверх чешуйчатый дракон с розово-смуглой наядой, прильнувшей к его шее? Почему щеки его стали влажными, а в ушах все звучит и звучит тихий прерывистый шепот: «Эльс, мой милый… Ты все уже сделал… Ты любил меня…»

Почему?

* * *

Через

несколько дней Одинцов плыл на юг. Великое течение несло, покачивало его кораблик, то и дело обдавая солеными брызгами прозрачный фонарь кабины; день сменялся ночью, свет – тьмой, затем круглый оранжевый апельсин солнца вновь выкатывался из-за чуть заметной синеватой черты, разделявшей небеса и воды. Скорость течения постепенно падала. По утрам он выбрасывал за борт веревку с узелками, примитивный лаг, и, отсчитывая секунды по биению пульса, следил, как бечева исчезает в зеленоватых волнах. У Щита Уйда, где начался его путь, флаер делал двадцать узлов; теперь, после недельного плавания, скорость снизилась до пятнадцати. Сделав примерный подсчет, Одинцов решил, что приближается к пятидесятой параллели.

Солнце здесь уже не пекло с тем яростным неистовством, как вблизи экватора. Теперь путник мог раздвинуть обе створки кабины, чтобы свежий океанский ветер гулял под ее колпаком, обдавая колени влагой. Откинувшись в кресле, Одинцов проводил долгие часы, то рассматривая высокое небо, то вглядываясь в океанский простор. Он смотрел – и не видел; две эти огромные протяженности, одна – ярко-голубая, другая сине-зеленая, скользили где-то на грани восприятия, могучие, исполински необъятные, успокаивающие. Фон для воспоминаний, и только.

Он вспоминал свою земную жизнь. Вспоминал Виролайнена, Шахова и свою работу в Проекте, вспоминал Светлану, Ольгу и других своих женщин, лица друзей и врагов, города и страны, где довелось побывать, войны, в которых участвовал. За что он сражался? За торжество справедливости во всем мире? Но справедливость была таким эфемерным понятием! У каждого своя, у тех, за кого он бился, и у тех, кого убивал. Стоило ли это делать? Он не знал ответа. Хотя, пожалуй, были монстры, достойные уничтожения… к примеру, те, что мучили его в Могадишо…

Одинцов вздыхал, вновь впадая в забытье. Сейчас, когда хорошее и плохое подернулось флером времени, он не пытался оценить свои поступки: это казалось неуместным среди соленых вод Айдена. В конце концов, Айден заменил все это, став ему новой родиной, – так нужно ли страдать из-за ошибок, совершенных на Земле? Лучше не повторять их здесь, и потому он обязан вернуться… Нет, не в Баргузин, а на берега Ксидумена, в замок бар Ригонов, к женщине, которая его ждет….

Утренние занятия с лагом и рыбная ловля под вечер служили Одинцову единственным развлечением. В сумерках обильные косяки серебристых крупных рыбин устремлялись к отмелям близкого Сайтека на кормежку, и он бил их дротиком. Рыбу ел сырой, слегка подсоленной; это утоляло и голод, и жажду. Впрочем, пресной воды у него имелось достаточно – климатизатор, питаемый солнечными батареями, работал исправно, и сконденсированная влага капля за каплей стекала в подставленный внизу черепаший панцирь.

За сутки набиралось литра три жидкости.

Он не воспользовался предсмертным советом Найлы. Фатр-опознаватель был по-прежнему с ним, и теперь Одинцов знал пароль, сигнал SOS, позволявший вызвать помощь. Нажать четыре раза в такт вдохам, два вдоха пропустить, нажать еще два раза… Думая об этом, он видел посиневшие губы Найлы, на которых лопались кровавые пузырьки – в такт ее вдохам, последним, предсмертным…

Эта картина все еще приводила его в неистовство. Он смирился со смертью девушки; он видел много смертей и знал, как хрупка человеческая жизнь, как быстро могут оборвать ее пуля или нож, даже камень или палка, и как бесплодны сожаления тех, кто не сумел защитить друга, соратника,

возлюбленную. И все же смерть Найлы казалась Одинцову несправедливостью. Он должен был не хоронить ее в океане, а уберечь от бед и отвезти живой и здоровой к соплеменникам. Его вина, что так не получилось!

На восемнадцатый день флаер обогнул южный конец Сайтека, и теперь течение понесло его на север. Одинцов не пытался приблизиться к гигантской островной гряде. Что можно было там найти? Те же дикие племена, что на Гарторе, Гиртаме и Броге, очередного Порансо со сворой туйсов и сайятов… Он не испытывал желания оказаться в таком обществе. Конечно, было бы неплохо раздобыть еды, плодов, лепешек и мяса, но сам он мог оказаться лакомым кусочком для местных гурманов.

И Одинцов правил к востоку от опасного берега, стремясь найти ветвь течения, которая унесла бы его в открытый океан, а затем – к южному континенту. Преодолев экваториальный пояс, он очутился в другом полушарии; теперь дело оставалось за малым – пересечь многие километры водных пространств на крохотной скорлупке. Суденышко его было надежным и относительным комфортным, так что ему не грозила гибель во время шторма или в клыках какого-нибудь прожорливого чудища, однако он мог скончаться от старости, если морские божества не пошлют ему поток, направленный к северо-востоку. Одинцов молил об этом Семь Священных Ветров Хайры и свою удачу.

Вот все, что он делал: грезил наяву, вспоминал, рыбачил и молился далеким северным богам.

* * *

Ветры Хайры были милостивы к нему. На двадцать третий день Одинцов заметил, что курс меняется – теперь его несло на северо-восток. Он сверился по карте, мерцавшей на мониторе флаера, и установил, что движется сейчас в направлении северных материков, Ксайдена и Хайры. Конечно, ветвь Великого Потока, в которую он попал, не могла донести его к знакомым берегам: на пути зеленела стена саргассов. Значит, рано или поздно течение повернет к востоку, куда он стремился, либо на запад, вновь сливаясь с главным стрежнем. Куда же?

Через неделю ему стало ясно, что кораблик описывает гигантскую дугу. Вначале курс все больше отклонялся на восток, потом солнце стало всходить точно над носом флаера; наконец: суденышко как будто повернуло к югу. Скорость течения возросла этот младший брат Великого Потока оказался очень быстрым. Одинцов прикинул, что удалился от оконечности Сайтека на шесть-семь тысяч километров, а это значило, что флаер плывет сейчас посреди Западного океана.

Все шло хорошо. Рыбы по-прежнему хватало, корабль двигался в нужном направлении, а месяц морских странствий успокоил разум и душу Одинцова. Все реже и реже он вспоминал о Найле, все чаще – о златовласой Лидор, что поджидала его в замке бар Ригонов. Пожалуй, не на юг он должен плыть, а к своей любимой женщине – к ней, к брату Ильтару, к рыжему Чосу и премудрому целителю Артоку… Рай там, где близкие! Вдобавок был еще щедрейший казначей бар Савалт, замучивший старого Асруда, отца Рахи, и разобраться с ним оставалось делом чести.

Задумавшись, Одинцов не заметил, как небо померкло и сильный ветер поднял высокую волну. Флаер тряхнуло, потом на голые колени Одинцова обрушился целый водопад. Очнувшись, он плотно задраил обе дверцы и застегнул ремни сиденья.

Такое уже случалось. В средних и низких широтах айденские океаны были на диво спокойны, если не считать кратковременных штормов. Эти бури, однако, отличались от земных в лучшую сторону. Ни дикого неистовства урагана, ни круговерти волн, ни молний, ни грома, ни ливня, лишь тучи затягивают небеса, а ветер вздымает валы на пять или десять метров. Валы чинно катились друг за другом, чтобы где-то далеко на востоке обрушиться на берег, но в открытом море было сравнительно тихо. Волны мерно взлетали вверх и падали вниз, иногда сеялся мелкий дождик, да ветер пел и свистел в вышине. Вероятно, то был один из семи хайритских ветров, верный спутник и покровитель Одинцова.