Океаны Айдена
Шрифт:
– Ты и вправду великий воин, Эльс-хайрит! Сорок сотен брогов прибиты камнями на берегу! А-хой! Ах-па! Двадцать сотен изрублены у причалов! Хо! – Лайот гладил себя по животу с таким видом, словно сам проглотил вражеское воинство. – Да-а-а… Половина! Половина воинов с этой кучи карешиного помета, с этого мерзкого островка пожирателей падали! И притом их лучшие бойцы!
Одинцов, тоже скрестив ноги, сидел напротив Порансо с застывшим лицом. На коленях его лежал меч, в пышных перьях ковра серебрилось лезвие челя. Он по-прежнему был в сапогах и кожаных доспехах.
Лайот щелкнул пальцами, и раб подал ему чашу горячительного;
Порансо громко глотал, алые струйки вина текли по его подбородку, и Одинцов вдруг вспомнил, как лопались кровавые пузырьки на губах Найлы. Дернув щекой, он приник к чаше.
Порансо допил вино, рыгнул и, закатив кверху глаза, мечтательно повторил:
– Половина! А что у нас? – Его взгляд обшарил бухту, потом лайот повернулся и посмотрел на выгоревшую окраину деревни. – У нас лучше некуда! Десяток сгоревших хижин, сотня убитых стариков да две сотни женщин! Зато нам достались их пироги! Отличные лодки! И целые горы оружия!
На щеках Одинцова заходили желваки, но он сдержался. В бухгалтерских книгах этого дикаря жизнь Найлы шла по цене вязанки стрел… может быть, она не стоила и медного наконечника.
Он вздохнул и снова отпил вина. Риста опротивела ему, как-то сразу и навсегда. Он хотел оказаться в море, подальше от мест, где закончилась жизнь его подруги. В море, на «Катрейе», вместе с ее телом… Он не оставит ее здесь! Пусть лежит в своей каюте, на своем корабле, по палубе которого ступали ее босые ножки…
Одинцов отшвырнул опустевшую чашу и мертвым тихим голосом сказал:
– Свое обещание я выполнил, лайот. Ты можешь сложить шесть холмов из каждой тысячи вражеских тел. Или одну гору, как больше понравится. – Он помолчал. – А теперь я хотел бы уйти.
– Но как же так, мой добрый сайят! – Брови Порансо взлетели вверх в деланом недоумении. – Ведь только половина брогов мертва! Осталась еще половина! Или я неправильно считаю? – Он посмотрел налево, на туйса Сетрагу, потом направо, на жреца Магиди, словно искал у них поддержки, и Одинцов понял, что старый клоун будет опять торговаться с ним. Жрец укоризненно покачивал головой, явно не одобряя действий своего владыки; принц же откровенно ухмылялся.
«Ну, погоди! – мстительно подумал Одинцов. – Сейчас ты запоешь по-другому!»
– Теперь тебе нетрудно захватить Брог. – Его голос был по-прежнему тих и ровен. – Ты можешь плыть медленно по Той Стороне хоть целый месяц! Пусть броги узнают, что ты идешь на них. Пошли двести пирог или триста… У них сейчас не хватит сил остановить такое войско. Я тебе больше не нужен, лайот.
– Нет, ты не прав, мой добрый сайят! Ты должен…
Одинцов резко выпрямился.
– Я не твой добрый сайят, Порансо! И я никому ничего не должен! – Он поднял чель и теперь медленно покачивал его на ладонях. – Меня зовут Эльс Перерубивший Рукоять. Знаешь, почему? Я рассек вот такое же древко из волшебного дерева. – Он вытянул вперед руки с оружием. – Его не берут ни мечи, ни топоры, ни из красной меди, ни из прочного железа… А я его разрубил! – Одинцов смолк, ожидая, чтобы эти слова как следует уложились в голове лайота. – И знаешь, что я сейчас сделаю?
– Что? – Порансо в шутливом испуге вскинул руки, метнув, однако, взгляд на своих телохранителей,
– Сейчас я выпущу кишки из твоего брюха, старый болван, а туйса Сетрагу сделаю короче на голову. Свистну своих людей, и они зарежут охрану. Потом соберу воинов – и ристинских, и тех, что пришли с тобой, – и объявлю себя новым лайотом… – Теперь чель угрожающе подрагивал в руках Одинцова, словно предвкушал мгновение, когда, вспоров живот Порансо, опустится на шею Сетраги. – Как ты думаешь, твои сыновья, Катра и Борти, выстоят в бою со мной? – Одинцов помолчал, потом добавил: – Боюсь, все воины сбегут от них под мою руку. Воинам нужен сильный вождь.
По мере того как он излагал этот план, смуглая морщинистая физиономия лайота бледнела и с губ его сына сползала улыбка. Сетрага вдруг дернулся, словно хотел подняться или подать охране знак, но тут же свистнул чель, и чаша в руках туйса распалась на две половинки. Раскрыв рот, он посмотрел на свои колени, залитые вином, затем со страхом уставился на Одинцова.
– Пожалуй, я сменю имя, – сообщил тот Сетраге. – Буду зваться Эльсом Перерубившим Чашу… или твою шею, мой добрый туйс.
– Чего ты хочешь? – охрипшим голосом спросил Порансо, зыркая по сторонам. Чель Одинцова неумолимо покачивался в метре от его живота.
– Немногого. Я возьму десяток мужчин из Ристы, возьму их по своему выбору. Еще возьму Магиди, навигатора. Он поведет корабль к тому месту… как его?… Щит Уйда? – Жрец кивнул, а Порансо испустил вздох облегчения. – Да, еще возьму две пироги, маленькую и побольше. В большой Магиди вернется на Гартор, а в маленькой… в ней возвратятся твои сыновья, когда мы отойдем от острова на день пути.
– Мои сыновья?.. – Челюсть у Порансо отвисла.
– Конечно. Или ты хочешь, чтобы я просто вышвырнул их в море?
Порансо пожевал сухими губами; теперь его взгляд был прикован к серебристому лезвию челя.
– Хорошо, я согласен, – выдавил старый лайот. – Сейчас велю послать за Катрой и Борти. – Он повернулся к охране.
– Не двигайся! – предупредил Одинцов. – Туйсов вызовет Магиди, а вы с Сетрагой тем временем погостите у меня. Знаешь, – доверительно сообщил он лайоту, – там есть очень вместительный трюм, с очень, очень прочным люком… Не хочешь ли его осмотреть?
И впервые за этот день Одинцов усмехнулся.
Глава 13
В Западном океане
Стоя на каменистом мысу, Одинцов провожал взглядом уходившую в туман пирогу. Рядом в спокойной воде покачивался флаер, и «Катрейя», прочно засевшая в прибрежных камнях, возносила над ним свой резной корпус из благородного дерева тум. На палубе каравеллы, в прочном саркофаге, выдолбленном из цельного ствола, в винном уксусе лежало тело ее хозяйки.
Магиди и его спутники спешили выбраться в Зеленый Поток под спасительным крылом ночи. Темный удлиненный корпус и мерно поднимавшиеся и падавшие весла придавали лодке сходство с многоногим насекомым, торопливо пересекающим пролив; вот она мелькнула раз-другой на фоне закатного неба и растаяла в сером мареве. Одинцов повернулся к каравелле. «Катрейе» предстояло закончить путь среди этих неприветливых, окутанных вечным туманом скал. Он подошел к трапу, поднялся наверх и замер у саркофага.