Око вселенной
Шрифт:
— Варсег, — покосился на него Агриппина, — раз нас подставили, то мы не пойдем на князя Нахапетовского, мы готовы перейти на его сторону. Сколько он будет платить нам? Я думаю, что сто гривен в год мне, по десять гривен в год каждому всаднику и по пять пешим ятвягам будет нормальной ценой.
— Сто гривен? — усмехнулся Варсег. — Этой цены достаточно, чтобы развернуть одну из орд, — он кивнул на кибитки степняков, движущихся в отдалении. — в любую нужную князю Улыбчивому сторону. Дань Новгорода Киеву составляет две тысячи гривен в год. Но ятвяги хорошие воины, поэтому десять гривен тебе и по три остальным князь готов платить. Владимир
— Десять, так десять, — легко согласился литовец, — тем более, что ятвягов подставили.
— Креститься-то мы крестились, — сообщил киевский князь тевтону, миссионеру Бруно, — но еще не совсем поняли, что за этим должно последовать. А ты вот едешь к печенегам со словом Божьим и не понимаешь, что они перестанут тебя слушать еще до того, как ты начнешь говорить.
— А это меня не интересует, великий князь, — низко поклонился Владимиру немец. — Мне главное проблаговествовать, а услышат или не услышат — это свободная воля слушающих.
— Да, конечно, — перекрестился князь. — Брал я Корсунь язычником, и греха на мне не было, ни на мне, ни на моем коне, ни на траве вокруг меня. А теперь вот, будь добр, — он вновь перекрестился, — выбирай между кричащим от ужаса и смеющимся от радости бессмертием.
— Да, — посочувствовал князю, себе и христианскому миру миссионер. — А теперь будь добр, навсегда и безоговорочно добр. Дело не в этом — все равно от нас ничего не зависит. Будучи в Константинополе, слышал я, великий князь, будто где-то в твоей стране ересь колдовская образовалась, княжество гнусное и неблагообразное, Нахапетовское.
— Вот как, — возмутился князь Владимир. — Я особого благообразия даже в твоем лице не вижу, это раз, а Нахапетовское княжество вовсе не в моей пока стороне, а в печенегской, это два. Так что Константинополь, как и Киев, недостоверными слухами полнится.
Саркел еще раз осмотрел, как укрепили по его приказу крепостную стену, а затем, войдя в ограду, стал подниматься на сторожевую башню со стороны моря. На верхней площадке башни стоял гость князя, сербский монах Теоктист Бранковический, и, приложив правую руку козырьком над глазами, печально смотрел вдаль, в белесо-зеленоватое пространство Азовского моря. Саркел тоже посмотрел в даль моря, натыкаясь взглядом на двадцатиместную подводную лодку батискафного типа «Мурена», которую он по незнанию принял за морское чудовище, готовое то ли защищать Нахапетово, то ли нападать на него. Никакой из этих двух вариантов не смутил бы Саркела, он уже освоился и даже в какой-то мере привык к возникающей вокруг него необъяснимости. Его заботили лишь два момента — безопасность княжеского сына Сергея и Нахапетовского княжества, за которое он отвечал перед Богом и князем.
— Не дьявол ли это, святой отец, друг мой Теоктист из Сербии?
— Ну что ты, брат мой Саркел, — печально обратил на него внимание монах, — это просто люди, заплутавшиеся во времени…
Ультрасовременная «Мурена», не готовая к встрече с четырехметровой глубиной Азовского моря, плавно перетекающей в двухметровую в районе Нахапетово, жестко приложилась днищем к песчаному дну моря. Во время соприкосновения днища «Мурены» с азовским дном, в электронике боевого отсека с игольчато-глубинными торпедами «Рекс» произошел сбой, и торпеды с десятисекундным интервалом покинули борт, уйдя туда, где для них не было и не могло быть добычи, в сторону еще не построенного и даже еще не
— Дорогой, — Малышка, княгиня Нахапетовская, выглядела несколько смущенной, — хазар Зеведеев, который пришел нам сообщить о великой Катастрофе и о том, почему люди перестали быть Ангелами, на самом деле не дикий кочевник, а папа, и притом будущий, двух Апостолов, Иакова и брата его Иоанна. Тебе не кажется, что все как-то запуталось во времени с появлением нашего княжества в десятом веке?
— Я думаю, — князь Улыбчивый, бывший «солнечный убийца», улыбнулся княгине, — об Апостолах лучше всего знает наш гость из Сербии. Я плохо, по большому счету, никак не разбираюсь в христианстве. Хотя, конечно же, — поспешил он успокоить нахмурившуюся княгиню, — я в курсе, что нашего с тобой Бога не сумели отвратить от Милосердия и, на мой взгляд от чрезмерной любви к людям. Гвозди, вбитые в Его нетленные руки, ноги и даже, если не ошибаюсь, в Его бессмертный лоб…
— Ты не ошибаешься, — улыбнулась супругу княгиня, — насчет гвоздей и Бессмертия…
— Князь! — раздался под окном хриплый голос дружинника Саввы, бывшего автослесаря, несущего караул. — Глякость в окно, сказать что-то надо.
— Савкин! — Улыбчивый, распахнув окно, строго посмотрел на дружинника и тут же смягчился, увидев печать любви и преданности на его лице. — Говори, в чем дело.
— Подводная лодка, князь, — доложил Савва, когда-то, в будущем, служивший на флоте. — Настоящая, черт бы меня побрал…
— Можно сказать, что мы сели на мель, командир, — доложил штурман Филиппову по внутренней связи. — До грунта полтора метра, мы уже как бы рыбацкий баркас, а не спейс-батисферная «Мурена».
— Что там случилось, где мы? — Филиппов провел рукой по небритому лицу. Он сидел в командирской рубке в кресле и чувствовал себя как спортсмен, которого во время прыжка с трамплина в воздухе настиг инфаркт миокарда.
— В двухстах метрах от берега, — судя по голосу, штурман считал себя утонувшим, — не думаю, что Арктического. На берегу находится какой-то населенный пункт и люди, судя по всему, сумасшедшие. Они стреляют в нашу сторону из луков, сидя верхом на лошадях.
Глава десятая
Ласковые мурашки зыбкого восторга пробежали по тепу Степы Басенка, когда он увидел, кто встречает его у ворот окружного госпиталя. Шифра Евгеньевна Щадская, лучший оперативник Ростовской области, майор из отдела «Р», подкатившая к госпиталю на зеленовато-серебристом «Ауди-Аб», была похожа на квинтэссенцию всех бессонных ночей, пережитых всеми безответно влюбленными мужчинами. От нее исходили волны тревожного счастья, напоминающего готовую вспорхнуть синюю птицу.
— Иди уже, что встал, как вкопанный? — выпихнул Степу из узкого дверного проема госпитальной проходной Игорь Баркалов, идущий вслед за ним. Он, как и Степа, был вылечен и выписан. В шаге от него с хозяйственной сумкой в руке двигался раздосадованный ее объемом Николай Стромов. В сумке лежали личные вещи всех трех оперативников. Стромов нес ее не потому, что был салагой, а потому, что на выписку шел в более-менее готовом состоянии. Степа был с палочкой, у Игоря на левой руке повязка.