Окопники

Коллектив авторов

Бурцев заметно нервничал. Он понимал, что сейчас изменить что-то уже почти невозможно. До начала наступления оставалось меньше суток. Завтра на рассвете дивизия ринется на слабо защищенные позиции противника и, окрыленная легкой удачей, устремится вперед, на всю глубину «мешка», пока не натолкнется на мощный заслон. И тогда…

Правда, оставалась еще какая-то надежда, что немцы, узнав об исчезновении своего офицера связи с оперативной картой, откажутся от первоначального замысла. Но разве можно рассчитывать на это? Ведь для того, чтобы из

менить задуманный маневр, в успехе которого они, бесспорно, уверены, у них просто не будет времени.

И тем более этого времени не было у Бурцева. Он

понимал: чтобы отменить приказ о наступлении, надо располагать очень вескими доказательствами. А они, эти доказательства, пока что были только у него. Успеет ли он вовремя доставить карту Пралыдикову? К тому же, если удастся, то кто знает, не решит ли Пралыциков, что это всего лишь хитрая уловка врага, рассчитанная на срыв наступления. Разве мало случаев, когда ценой жизни своих связных противник «расшифровывал» якобы свои секретные планы. Война есть война. На фронте всегда надо быть готовым к любым сюрпризам.

— Выход только один, — сказал после затянувшейся паузы майор Тарутин. — Надо любой ценой доставить карту ь штаб дивизии.

— А как? — спросил комиссар Травушкин. — В нашем распоряжении всего одна ночь.

— Может быть, снарядить пару конников, — предложил Сомов. — К рассвету, пожалуй, успеют. Хотя гарантии нет. Могут напороться на засаду.

— И все же мы должны пойти на это, — настаивал Тарутин. — Иначе нас могут обвинить…

Бурцев строго взглянул на своего начальника штаба, словно впервые увидел в нем незнакомого человека. Он не представлял себе, что в такие минуты можно думать о собственной безопасности, а не о том, как предотвратить гибель тысяч людей, ничего не знающих об угрожающей им опасности.

— Карту мы, конечно, отправим, — сказал спокойно Бурцев, с трудом сдерживая растущее в нем негодование. — Для этого я и вызвал Голубева.

Лейтенант, внимательно прислушивавшийся к разговору, еще не успевший понять что к чему, тотчас встал.

— У вас, кажется, есть кавалеристы? — спросил его комбат.

— Так точно. Найдем.

— Подберите посмекалистей и вот с проводником товарища Сомова немедля отправьте в штаб дивизии. Инструктировать буду сам.

— Слушаюсь, — козырнул Голубев и выбежал из землянки. От ворвавшегося морозного воздуха слабый язычок

пламени в плошке порывисто качнулся, и в землянке на мгновенье стало темно. На отсыревших стенах и потолке белыми полосами засветился еще не успевший растаять иней.

— Обстановка неожиданно для нас изменилась, — продолжал Бурцев. — Мы должны подумать каК лучше использовать наши силы, чтобы хоть в какой-то мере предотвратить катастрофу.

— Но у нас есть приказ, — возразил Тарутин. — Мы должны блокировать и удержать эту дорогу до подхода дивизии.

— Удерживать дорогу, которая уже никому не нужна?

— спросил Бурцев. — Вот Сомов говорит, что по этой дороге два дня шли со стороны фронта автоколонны с пехотой. Немцы полностью очистили «мешок», и нам теперь некого удерживать. Я думаю, достаточно оставить тут на всякий случай два взвода автоматчиков, а остальными силами ударить вот сюда. — Бурцев склонился над картой и красным карандашом провел длинную стрелу к реке, где был обозначен небольшой лесной массив. — По этой единственной дороге сейчас движутся резервы на левый фланг. Так ведь, Владимир Иванович? — спросил он у Сомова.

— Колонны идут днем и ночью, — подтвердил тот — какая-то новая часть туда перебрасывается.

— Вот видите. Это нож в спину нашей дивизии. Мы должны помешать им. С наступлением темноты выведем батальон к реке, взорвем мост и все, что останется на дороге в лесу, уничтожим. Понимаю, задача нелегкая. Но мы используем ночь и внезапность. А здесь останетесь вы с двумя взводами, — сказал Бурцев, уже обращаясь к Тарутину. — Дальнейшие указания получите позже.

— Не

понимаю вас, — недовольно произнес Тарутин. — Как можно так рисковать? Вы кадровый командир и хорошо знаете, что бывает за невыполнение боевого приказа.

— Знаю и потому принимаю все меры, чтобы выполнить его не формально. А что думает на этот счет комиссар?

— Полностью согласен, — ответил Травушкин. — В таких случаях надо действовать сообразно с обстановкой. К тому же, насколько я понимаю, приказ, собственно, не отменяется.

— Тогда, — сказал комбат, — подумаем над планом операции. С наступлением темноты мы должны выступить.

Все склонились над картой.

Дорога, по которой немцы перебрасывали резервные части на свой левый фланг, проходила по открытой холмистой местности и только километрах в пяти от закованной в лед небольшой реки скрывалась в густом мелколесье. По накатанной колее было видно, что здесь недавно прошло немало автомашин, тягачей и танков. Вглядываясь в следы гусениц и колес, Бурцев на минуту представил всю эту железную громаду, которая сейчас затаилась где-то около фронта в заснеженных оврагах и рощах, чтобы в нужный момент ринуться по тылам дивизии Пралыцикова. Побывавший не раз в таких переделках, Бурцев знал, как нелегко в подобных случаях сохранить боевые порядки даже давно обстрелянных частей и как это будет почти немыслимо сделать с новичками, которых он видел ца прифронтовых дорогах. Теперь все его мысли были только о них. И от этих мыслей им овладевало то отвратительное состояние беспомощности, какое испытывает человек, когда видит ребенка в горящем доме и не может его спасти. Именно поэтому, должно быть, он не думал сейчас ни об опасности предстоящего боя, ни о той ответственности, которую добровольно взвалил на свои плечи, дабы хоть как-то облегчить положение тех, кто еще ничего не знал о нависшей над ними угрозе. Конечно, послушайся он своего начальника штаба, мог бы сейчас спокойно отсиживаться в лесу, ожидая неотвратимой развязки, а затем скрытно вывести свой батальон целым и невредимым по тем самым лесам и оврагам, по которым они пришли сюда. Формально он был бы прав. И, может быть, даже получил бы благодарность за то, что полностью сохранил личный состав. Да и сам лишний раз не подставлял бы голову под пули. Ведь- в конце концов не он же один воюет, и уж, конечно, не его истребительному батальону решать исход войны. Миллионы людей ведут смертный бой, и стоит ли брать на себя больше, чем отмерено тебе.

Но Бурцев никогда бы не простил себе, если бы в эту, может быть, самую трудную ночь в своей жизни, остался безучастным. Он мог бы вообще не добиваться разрешения на этот опасный рейд. Но добился его и потому чувствовал на себе двойную ответственность за исход операции и за судьбу людей, чьи жизни ему были вверены.

… Получив донесения от командиров рот, что отведенные им позиции заняты, а мост через реку заминирован, Бурцев взглянул на часы. Было половина двенадцатого.

Над лесом робко выглянул месяц, и, будто игрушечный, повис на ветвях заиндевевших деревьев. И хотя новогодняя ночь выдалась на редкость морозной, на душе как-то сразу потеплело. Бурцев плотнее натянул на голову ушанку и, взглянув на Травушкина, спросил:

— Ну что, комиссар, загадал новогоднее желание?

— Оно у меня одно.

— Какое?

— Победить.

— Да, сейчас каждый думает только об этом…

Комбат еще раз взглянул на узкую полоску дороги,

над которой все сильнее мела поземка, и, поднявшись, дружески похлопал по плечу Травушкина.

— Береги себя, комиссар. Пойду к Гуркину. Начнется, вероятно, там.

— Сам не лезь в пекло, — ответил Травушкин, и в его голосе послышалась та сдержанная мужская привязанность, которая на всю жизнь сближает людей, прошедших вместе через многие испытания.