Октябрь, который ноябрь
Шрифт:
– Да кто б знал, браток, - сходу откликнулся Шамонит.
– Сами заплутали. Вторая рота здеся или тама?
– Здеся-здеся, - вот онэ!
– захохотал бородач, крепче обжимая спутника.
Алексей Иванович осознал, что мелкое существо в шинели принадлежит к женского полу, разглядел конопатое некрасивое лицо, тронутые помадой распутно-вялые губы.
– Ух, вторая бабскэя братвой уж вовсэ разагитирована, - щербато улыбался отвратительный дикарь.
– Любэзные-е-е онэ, доброволки.
Понедельника, не выносившего грязных беспутных баб, передернуло.
–
– удивился бородач, вгляделся и с внезапной догадливостью радостно протянул: - Брееееезгуэшь? Ишь, мурло гладкоэ, кадэтское. Ты, сука, что здэсь ходишь?! Шпи-ииион, тэ-эк?!
Голос волосатого дикаря чудовищно нарастал, вот уж торжествующе загремел под пологом голых ветвей. Оскалились щербатые зубы, лапы, черные, казалось, с огромными кривыми когтями, потянулись к зачарованному ужасом Алексею Ивановичу, намертво вцепились в борта шинели. Тряхнули так, что голова бывшего писателя чуть не оторвались.
...Приглушенный хлопок, второй... Бородатый упырь вздрогнул, с собачьим наивным недоумением заглянул в глаза Понедельника, и начал заваливаться назад...
Рядом с лицом Алексея Ивановича мелькнул револьверный ствол - толстый и неуклюжий из-за целиндра глушителя. Шамонит с величайшим хладнокровием приставил оружие к голове мерзавца-бородача, и выстрелил в третий раз...
От спасительного хлопка Алексей Иванович словно ожил, с яростью рванулся из лап нечисти, успел ударить рукоятью браунинга по страшным когтям - убитый завалился на спину.
– Ой! Ой... ой, - залепетала, пятясь, гулящая девка в солдатском. Боевики обернулись к забытому свидетелю.
– А ну, стой!
– зашипел Петр Петрович.
– Ой!
– пискнула триклятая девица, повернулась, и нелепо выворачивая ноги, кинулась бежать.
Что-то понять и предпринять Алексей Иванович не успел. Рядом хлопнул бесшумный револьвер - беглянка споткнулась, сделала движение, словно собираясь поймать слетевшую папаху, но не дотянулась, упала и замерла без движений.
"Притворяется!" - догадался Понедельник.
Боевики подбежали к лежащей, склонились. Петр Петрович рванул за рукав шинели, переворачивая дрянную бабенку...
– Гм, как утку - влет. Точно в затылок. Я же говорю - отличный револьвер, - пробормотал Шамонит.
Лицо лежащей казалось чуть удивленным, но спокойным. Левый глаз слегка прищурен. Удивительно, но печать слабоумия, столь отчетливо подмеченная Алексеем Ивановичем на конопатой роже несколько секунд назад, уже исчезла. Обычное, пусть не юное, женское лицо. Даже слегка миловидное.
– Кто это?
– трудно спросил Понедельник, отводя взгляд от неумело накрашенного рта.
– Видимо, ударница. Они тут в каком-то корпусе полу-ротой квартируют. Сущий Ноев ковчег нынче этот несчастный Смольный...
– Эй, товарищи, случилось что?
– басисто окликнули от аллеи.
Алексей Иванович чуть не выстрелил на голос. Шамонит успел перехватить его руку, сердито и громко ответил:
– Да напился умелец, лыка не вяжет, на ногах не стоит. Нашел, тоже, время, ирод.
– Вот верно! Решающие дни, а никакой сознательной дисциплины, - согласились на аллее.
– Вы все ж отволоките дурака в тепло, а то вовсе замерзнет.
– Да вот и тащим, - мрачно ответил
– Тяжел, чисто колода.
Басовитый самаритянин покачал головой, но предлагать помощь не стал, направился по своим революционным делам в сторону корпуса.
Алексей Иванович перевел дух - просто чудом миновало.
Мертвецов оттащили за кусты.
– До утра на тела не наткнутся, - отдуваясь, заверил Шамонит.
– Идемте, Алексей Иванович.
– Но как это получилось?!
– Понимаю ваши чувства, но что мне было делать?
– едко поинтересовался инженер.
– Такая мадмуазель не хуже корабельного ревуна способна нашуметь. Расстреляли бы нас вот у той стены, и дело с концом. Я, изволите ли видеть, не настолько рыцарственен. Вопрос стоял однозначно: или она, или мы.
– Я не об этом, - прошептал Понедельник, сам не зная о чем, собственно, вопрошал, стоя над мертвецами.
– Хватит философствовать, Алексей Иванович. Идемте. Не ровен час...
Они благополучно вышли на Ярославскую. В кармане шаровар раскачивалась бомба, увесисто шлепала по ляжке. Бывший писатель придерживал бутылку из жести и пытался понять. Как?! Как это получилось?! Почему город темен и полон предсмертной тоски? Отчего между монастырем и институтом бродят бесчисленные упыри в обнимку с падшими девками, обряжеными в грязные шинели, и почему убивая этих, в сущности, невинных блядей, честные люди не испытывают жалости? Одна тоска. Господи, какая смертная, невыносимая тоска. Не будет больше в мире приличных женщин, музыки, танцев, ветчины "по-пармски" и хороших папирос, не будет вагонов первого класса и литературных "четвергов". Не будет порядка и чистоты. Все сгинет в бунте грязных, нечесаных и вшивых скифов. Мучительная гибель цивилизации, агония, стыдная кончина пред этими самыми "раскосыми и жадными очами". Черт возьми, что все же в этой строфе не так?
Хотелось выпить водки. Ледяной водки. Рюмка за рюмкой, пока большой запотевший графин не опустеет.
На квартире Алексей Иванович сразу прошел к телефонному аппарату. Ответили немедленно.
– Редакция "Новые времена". Слушаю вас.
– Вычитка прошла. Читали внимательно, но эпизод пустой, - сказал Понедельник.
– Тем лучше. Благодарим вас. Ждите новые рукописи.
Алексей Иванович вернулся в гостиную. Петр Петрович чистил бесшумный револьвер и рассказывал Гранту о грязном походе.
– Господа, нас благодарят из Центра, - сообщил Понедельник.
– Велено ждать. Видимо, до утра. Пожалуй, я прогуляюсь. И выпью водки. Мне нужно успокоиться.
– Да уж, вечерок выдался не из лучших, - согласился Шамонит.
– Для отдыха рекомендую "Берлогу". Дорого, зато спокойно, относительно прилично, и дамы там чистенькие.
Глава шестая. Светская жизнь
3-й Рождественский