Октябрь, который ноябрь

Валин Юрий Павлович

Ориентировалась Лоуд со свойственной ей молниеносностью. "Антресольга" во дворце несомненно имелась, хотя и именовалась балконом второго яруса зала.

– Вы что тут делаете?
– возмутился уже не доктор, но дородный усач-полковник, вваливаясь в одну из лож балкона.
– Здесь для посла забронировано! Освободить помещение!

Свидетелей позднего заседания Предпарламента было не слишком много - Лоуд мгновенно выставила вон четверых возмущенных зевак, заблокировала ручки двери заботливо припасенным обрезком веревки.

Зал на поверку оказался не таким уж большим:

высокая широкая трибуна, демократично объединенная для председательствующих и дежурного оратора, ниже секретарская выгородка, далее ряды удобных кресел парламентариев. Зал не так давно перестроили из дворцового Зимнего сада и оборудовали весьма прогрессивно. Но в данный момент членов Предпарламента на своих местах было маловато - усохли фракции. Хотя порой начинали шуметь, перебивать выступающего.

– Уже на трибуне Керенский, - сказала Катрин, глядя вниз на трибуну.
– Опоздали. Теперь только винтовка с оптикой даст гарантию отставки.

– У тебя с оптикой есть?
– уточнила Лоуд, торопливо потроша саквояж.
– Если винтовки нет, значит, убийство не наш метод. Пойдем скучным, но проверенным островным путем. Он, в конце концов, гуманнее.

...- Наша революция переживает труднейшие времена!
– пламенно, отчетливо и ярко утверждали с трибуны внизу.
– Нас толкают в пучину, в бездну! Но Временное правительство, и я в том числе, предпочитаем быть убитыми и уничтоженными, но жизнь, честь и независимость государства мы не предадим...

– Упорный, упертый и упоротый, - прокомментировала Лоуд, трансформируясь.

– Не поможет, - наблюдая, предрекла Катрин.

– Не каркай. И вообще, если не веришь в творческие силы коллеги, беги, винтарь шукай. Я этого диктатора по-любому сделаю, - процедила оборотень и вспрыгнула на перила ложи.

Ничего не произошло - Керенский попросту не заметил появления нового лица, он кричал, по-видимому, обращаясь к кому-то конкретному в партере: ...- В этот час, когда государство от сознательного или бессознательного предательства уже находится на краю гибели!

– Игнорирует змее-бобрик, - пробормотала Лоуд.
– Ничего, мы это предвидели. Светлоледя, там, в саквояже пледик имеется. Разверни и встряхни хорошенько.

– Блох где-то набралась?
– предположила Катрин, слегка теряющая логику происходящего.

– Шутишь еще?! В такой момент?!
– возмутилась оборотень, бесстрашно стоя на перилах.

Действительно, было не до шуток. В саквояже нашлось одеяльце - опять же лоскутное, очень похожее на утерянное во время героического побега в коридорах Зимнего. Катрин уловила смысл действа, широко развернула порядком измятое одеяльце, встряхнула над перилами и шепотом провозгласила:

– Тинтаджский "Ворон" - чемпион!

...- Я прошу от имени страны, я требую!
– яростно бросал в зал министр-председатель.
– Может ли мы исполнить свой долг с уверенностью в полной поддержке этого высокого собрания?!

Широкое движение на крайнем балконе привлекло его внимание, Керенский инстинктивно вздрогнул, увидев пестрое пятно, вызывавшее смутные, но определенно неприятные эмоции. Развернутый

на мгновение цветастый флаг уже смялся-сложился. Александр Федорович испытал краткое облегчение и тут увидел стоящего на перилах человека. Надвинутая на глаза кепка, скуластое лицо, бородка, сложенные на груди руки... Стоявший казался очень велик ростом. Это снизу он так выглядит. На миг взгляды скрестились - как же пронзителен и презрителен взгляд этих прищуренных глаз. Он, Ленин. Но откуда?! Этого не может быть!

...- Временное правительство упрекают..., упрекают...
– сбился голос оратора.

Александр Федорович сморгнул - конечно, никакого Ульянова на балконе не было. И быть не могло! Усталость, галлюцинация, мираж...

– Нас упрекают, упре...

– Александр Федорович, что с вами?
– встревожено спросил председательствующий.
– Может быть, воды?

– Да. Да, пожалуй.

Керенский принял поданный секретарем стакан. Вода оказалась отвратительно тепловатой. Оратор, с отвращением глотая, взглянул наверх, на тот крайний, опасный балкон. Никакого Ленина, естественно. Стоял там кто-то в военной форме, мирно курил папироску. Вот снял фуражку, огладил широкую, холеную бородку, глянул с неизмеримой печалью.

Разум отказывался верить. Пусть Ульянов, допустим, пусть... Но царь?! Мгновенно вспомнилась встреча со свергнутым самодержцем на Царскосельском вокзале, перед отъездом арестованных Романовых в ссылку. Где он сейчас, беглый Романов? По неопределенным донесениям разведки, где-то на Памире. Или вернулся в Петроград?! Нет, не может быть.

Николай Кровавый глянул с высоты балкона и с печальной торжественностью перекрестил оратора. Широкие благословляющие движения царской длани с зажатой между пальцев дымящейся папироской... Александр Федорович зажмурился.

В зале встревоженно задвигались.

– Вам нехорошо?
– настойчиво спросил председательствующий.
– Объявить перерыв?

Неужели они ничего не видят?! Проклятый балкон. Это все переутомление, это бесконечное чувство тревоги, ответственности за судьбу страны, боль за несчастную издерганную России.

– Никакого перерыва!
– прохрипел Александр Федорович и решительно влил в себя остатки воды.
– Я продолжаю. В тот час, когда мы стоим на пороге гибели государства...

– Стойкий, гадюка, - признала Лоуд, туша окурок о пол балкона.
– Редкий случай в моей практике. Но мы его доконаем.

Шпионки пригнувшись, сидели за балюстрадой балкона.

– Политики они такие. Слушай, хорош уже представляться, - попросила, морщась, Катрин.
– Кукольный театр какой-то.

– Куклы в секс-шопе. А так да, весь мир театр. Красоту убери, фуражку надень. Хорошая фуражка, между прочим, для тебя берегла. Шестнадцать целковых однако!

Катрин, страдая, сдернула косынку, натянула фуражку - оказалась в самый раз.

...- Мы непоколебимо уверены в скором падении шайки предателей..., - рвал правду оратор, а взгляд его неудержимо восходил вправо вверх - к бредовому балкону. Нет там никого, нет. Нужно взглянуть, убедиться, сконцентрироваться на речи...