Октябрь, который ноябрь
Шрифт:
С урчащего двигателем броневика экипаж бдительно осветили фарой - подполковник возмущенно взмахнул рукой - свет убрали. Пролетки прокатили мимо броневого монстра - по серой броне тянулась свежая белая надпись "Памяти Павловцев".
– Приехали, господин Ульянов.
– Что ж, тем лучше, тем лучше, - л-пленник подхватил полы одеяла, спрыгнул на мостовую. Гипертония, видимо, в силу важности исторического момента, отступила.
Под конвоем прошли мимо охраны, впереди раскинулась широкая лестница, украшенная античными барельефами. Арестованный дружелюбно кивнул знакомым богам и героям. У лестницы
Коридоры, двери, лепнина, потревоженные, наспех составленные вдоль стены вазы, статуи, этажерки и шкафы. Еще один многочисленный пост охраны, суета адъютантов...
– Пусть войдут, - донесся из кабинетных глубин решительный голос.
Оборвался треск пишущей машинки секретаря, подконвойных ввели в большую комнату. Навстречу стремительно шел человек во френче, ершисто стриженый, поджарый и напряженный как струна.
– Здравствуйте, Александр Федорович, - с достоинством, но дружелюбно, поздоровался л-Ульянов.
Временный хозяин Зимнего, заложил руку за борт френча и безмолвно сверлил арестованного невыносимо проницательным, немигающим, гипнотизирующим взглядом. Драматическая пауза тянулась и тянулась, переходя из классической мхатовской, в арт-хаузную. Когда напряжение немоты достигло апогея головокружительно-звенящих тишин шедевральнейших эпизодов фильмов Тарковского, плененный вождь высморкался в край одеяла и печально признался:
– Болею.
Керенский обвиняющее выкинул руку:
– Клоун! Ничтожество! Под арест. На общих основаниях. Никаких поблажек. Караул удвоить! Увести.
– Вот-те и пообщались, - буркнул арестант, вскинул из-под одеяла руку и завопил, грозя оппоненту пальцем: - Диктатор! Узурпатор! Позер! Еще пожалеешь, бобрик напыщенный!
Орала Лоуд абсолютно не по-ленински, зато искренне.
Вождя схватили за одеяло, за руки, поволокли прочь.
– Не видеть мне страны родной,
В которой я рожден,
Идти же мне в тот край чужой,
В который осужден...[27]– угрюмо затянул л-вождь, принципиально отбрыкиваясь от конвоиров. Офицеры поднажали и вытолкнули опытного пленника в дверь.
– Напрасно вы, Александр Федорович, - сказала Катрин.
– Сейчас любые переговоры разумнее вооруженной конфронтации.
– Вас не спросили, - резко поворачиваясь, отрезал диктатор.
– Вы вообще кто?
– Патронажная сестра Екатерина Олеговна Москворецкая. Нанята для ухода за заболевшим.
Керенский бегло, но подозрительно оглядел сомнительную сестру с ног до головы:
– Ступайте, сестрица, вы освобождены от своих обязанностей. Отныне за гражданином Ульяновым присмотрят тюремные врачи.
– Да? По слухам, у вас и подконтрольных тюрем не осталось, - с печалью сказала Катрин.
Особой симпатии к гражданину Керенскому она
– Ложь! Мы полностью контролируем ситуацию! На подходе ударные батальоны, высланные Ставкой. Кто вам дал право...
– Керенский встряхнул головой.
– Ступайте-ка отсюда вон, Екатерина Олеговна.
– Как скажете. Но позвольте напомнить: гражданин-товарищ Ульянов-Ленин, он упорный и имеет обыкновение возвращаться. Упустили вы шанс договориться.
Катрин поняла, что на нее сейчас будут кричать. Хозяин Зимнего действительно набрал воздуха и начал по восходящей:
– Договариваться?! С преступной, изменнической шайкой авантюристов-террористов?!..
Но тут в глубине дворцового коридора многоголосо закричали, ударили три револьверных выстрела, закричали еще громче. Загрохотали сапоги, в комнату вскочил адъютант с широко распахнутыми глазами:
– Бежал. Он бежал!
– Как?!
– Керенский рухнул на стул - даже сейчас он был порывисто-театрален и явно учитывал, что предмет мебели мягок.
– Его вели... вдруг... исчез, одеяло... одеяло осталось, - прояснил ход катастрофических событий бледный адъютант.
Диктатор застонал, с силой, обеими ладонями пригладил свой бобрик:
– Задержать. Немедленно! Вы слышите?!
Катрин осознала, что лишние свидетели столь драматическому и унизительному моменту ни к чему, на цыпочках удалилась в коридор.
Здесь было довольно оживленно: прогрохотал ножищами полувзвод юнкеров, где-то дальше вновь бабахнули из револьвера, протяжно прокричали команды. Мероприятия неизбежные, но, скорее всего, безнадежные. Лоуд, не возлагавшая особых надежд на попытку экспромт-переговоров, все же не ожидала подобного унижения и сейчас пребывала в откровенном, вполне понятном возмущении. Вон - даже отойти от кабинета Керенского не соизволила, сразу сгинула. Сейчас любой юнкер или офицер, бегающий по коридорам и размахивающий винтовкой, может оказаться очень фальшивым л-юнкером. Возможно, даже проявит инициативу и возглавит одну из команд преследователей. Или примет облик испуганного лакея дворцовой обслуги и усядется пить чай и злословить с коллегами по поводу неумелой новой власти. Хотя нет, слишком разозлена тов. Оборотень, чтобы мирно чаевничать. Маневр с мгновенной мимикрией и подделкой под одного из конвойных технически отточен до идеала, и чем многочисленнее охрана, тем проще бывает этот фокус провернуть. С этим трудностей у Лоуд не возникло, вот как бы не психанула обиженная завотделом и за нож не взялась.
Впрочем, пора было подумать о себе. Сейчас у преследователей пройдет первый шок, поднатужатся умами, начнут сообщников искать. Высокорослая и донельзя сомнительная сестра милосердия на роль козы отпущения вполне пригодна.
Катрин огляделась, подошла к столу у стены: брошенная посуда, лужица пролитого чая, ложечки с вензелями, баранки, самовар. Походно-дворцовая жизнь в период очередной агонии власти. Самовар, кстати, чуть теплый. Шпионка разломила баранку, сунула в рот - пыль мучная, никакого сравнения с глорскими пряниками, страна в кризисе, вообще все плохо.