Ола
Шрифт:
ХОРНАДА XXXII. О том, как в гости меня приглашали да за язык ловили
– Заходи, заходи, парень. Гостем будешь, поболтаем, посмеемся!
Вот уж не думал, что в гости позовут. Как потащили коридором, решил, что опять – в подвал к фра Луне. А оказалось – совсем не к нему.
Но тоже – в подвал.
– Недавно, значит, у нас? Вот и славно, поглядишь, повеселишься. Хорошо тут у меня, все, что бывали, очень довольными остались!
Веселый дядька! Ну точно – повар. Толстый, на брюхе вислом – передник кожаный,
А на башке – ни волоска. Убежали от дядьки.
– Ну, гляди!
А подвальчик немаленький. И светло – факелы трещат, смолой на пол капают.
…Как в том подземелье, куда меня его булькающее сиятельство приглашал.
– Ну как тебе? Чистота, чистота-то какая, цени! Сам каждый день мою-вытираю, чтобы и пылиночки не было. Иначе гости обидеться могут.
Кивнул я, соглашаясь. Чистота – первое дело, особливо на кухне.
…Даже если кухня эта – адова!
А дядька-повар меня уже за руку тащит. Видать, не терпится ему работой похвалиться.
– Значит, так, парень, слушай. Приемов всяких у меня хватает – с полтора десятка будет. А инструменту, понятно, меньше, потому как каждый – по-всякому полезен. Вот, к примеру, дыба…
Подвел он меня поближе, головой покачал, языком прицокнул:
– А хороша, правда? Всего-то и делов – два бревна да третье сверху. А пользы – навалом! Первое дело – виска. Простая – без всего. Можно за руки, можно и за ноги…
Разгорячился, пятнами пошел. Любит свое дело, повар адский!
…Думал я, не сразу до этого дойдет. Зря думал, выходит! С утра и повели – на кухню эту.
– Ну, простая виска – это для детей больше. Для девиц опять же. Вот вчера одну подвесили – любо-дорого! Обгадилась, правда, бедная, да как без этого? Для того и вода у меня, и тряпка. А чтобы не воняло, я соль ароматическую покупаю, из самого Орана привозят!…
Кивнул я, соглашаясь, – сам возил. Обрадовался дядька пониманию моему, вновь заулыбался.
– А с тобой, парень, простая виска и не годится. Крученый ты, вижу. Потому с другого начнем. Ручки назад – и повыше. А к ногам…
Пощупал он мою руку, подумал, губами толстыми пожевал.
– Три арробы для начала хватит – к ногам чтобы. Но ты не думай, это только сперва. Вон, гляди!
Дернул лапищей, словно фокусник уличный. Слетело покрывало с лавки.
– Это плеть-трехвостка, а это – кнут. Кожа какая, видал? Из Памшюны привезли, там у них кожа особая. А это плеть верблюжья. Не пробовал? Ох, хороша! Ну, ничего, скоро узнаешь…
Вздохнул дядька – с сожалением немалым. Не придется, видать, сегодня за плеть взяться. Даже посочувствовал я ему!
– А это – кобылка. Верхом ездить любишь? Вот и покатаешься. Я как раз ремешки новые поставил, свеженькие!
Хлопнула лапища по коже, погладила ремни сыромятные:
– А для кобылки я самую сладость припас. Гляди – жаровня и тазик. Увидел? А вот и горшок! Думаешь, что там? Угадай, парень, попробуй!
А сам улыбается, щурится даже.
– Жир там! Жир бараний – для пяточек твоих. Жиром смазать – а опосля огоньком. Ну, доброе дело! На днях грешник один – ох, упорный, ох, злонамеренный! – а все одно оценил, понравилось. Спрашиваешь, тазик зачем? Так ведь жир на пол капает, к подошвам прилипает. Вот я тазик и подставлю. Чистота – первое дело!
Обнял меня дядька, по спине похлопал – от полноты чувств, видать. Рванулся я из лапищ его рыжих, да куда там!
– Ну, вот! Значит, чего мы с тобой поглядели? Виселку поглядели, кобылку. А вот и душилка, гаррота называется. Ее я, признаться, не очень люблю, потому как гадят сильно. И тазик не помогает. Сердиться грех, конечно, – обгадишься, когда за горло подвешивают! Потому и душилка. Ненадолго подвешивают, на чуток самый, но мысли проясняет, нечего сказать. Потому и братья наши, допросчики, душилку эту ценят.
Повертел меня повар, дал гарротой полюбоваться. Даже петлю на шею накинул – для впечатления полного.
– А это, парень, гордость моя самая. Две недели сколачивал, после неделю еще отлаживал. Трое мне помогали – таких, как ты. Первый сразу помер, бедолага, потому как веревочкой сильно перетянули. Остальные ничего – довольны до сих пор.
И снова – зашумело полотно серое. А под полотном…
– Лесенка-чудесенка называется. Ох, и славная! Гляди: привязываем, руки-ноги затягиваем. Сюда ручку, сюда ножку…
Дернулся я, вырвался все же. Захохотал дядька – до слез.
– Нравится, вижу. И мне нравится, и всем нравится! Отсмеялся, слезы передником промокнул:
– А как растянем тебя на лесенке, то в рот что вставляем? Правильно, воронку. Не бойся, чистая, каждый раз промываю. Не водой – винишком, чтобы во рту приятно было. А в воронку – кипяток. Здесь и греем, вон, очаг в углу. Это для девиц – самая сладость.
Закатил глаза повар, языком по губам провел, вспоминая.
– Иная ножкой топает, глазенками сверкает. Не скажу, мол, не покаюсь, отца-мать не выдам. А ведрышко-другое плеснешь через воронку прямиком в нутро – ух, сразу добреет! Потому и называется – воронка Святой Маргариты. Добрая она была, сеньора Маргарита! Ты, парень, извини, что я все про девиц говорю. Люблю я их, особливо у кого кожа приятная. А для тебя другое найдется, «бостезо» называется. Гляди – вроде кляпа. Здорово придумано! Так – дышишь, а так – совсем наоборот.
Прикрыл я глаза, губу закусил. Да только от дядьки не спрячешься. Вновь обнял, в угол потащил:
– А вот это – на сладенькое самое. Да ты глаза открой, парень, иначе не увидеть тебе. Жалко такое пропускать-то! Сапожок называется. Да не простой – о девяти клиньях. И чем хорош – для всякой ножки подходит. Иной раз такая лапища, ровно у медведя. А ничего, обуваем! Эге, да тебе никак водички выпить пора?
…Лилась вода по подбородку, по шее, на рубаху капала-в рот не попадала. А дядька рядом стоял, кивал сочувственно.