Ола
Шрифт:
Впрочем, со скукой прошибся я слегка. Вначале и вправду – хоть по стенкам, бегай. Притащили обратно в селду, засовом лязгнули – и спокойной ночи, Бланко!
…Или подсказал кто им, фратинам этим, что невмочь мне запертым сидеть (да еще одному!) – хуже пытки всякой? Или сами догадались? Душно мне, тесно, еще чуть-чуть – на костер проситься стану.
Так на лежаке до рассвета серого и просидел. Залез с ногами, колени обхватил – и обмер вроде. Не думалось ни о чем, не вспоминалось. Хотел Инессу себе представить – не смог. Даже забыл, на что салад у рыцаря моего калечного
Ну, почему сразу не убили? Сразу – оно легко даже. Раз – и нету!
А потому и не убили. И не убьют – погодят. Падре Рикардо три месяца в подвале солили, прежде чем на дрова и на мокрую солому поставили. Ему еще повезло, другие по три года смерти ждали. А кто и по пять!
…Тут и ждали. Понял я, куда раба божьего законопатили! Старое аббатство, возле Касы севильской. Потому и колокол от Святого Клементия слышно. Раньше тут братья-минориты жили, а потом переселили их куда подальше, а дом Супреме отдали – под тюрьму. Удобно – обе тюрьмы рядом совсем, через забор. И забор я этот видел – высокий, в три роста моих.
Понял – и еще хуже стало. Не убежать отсюда, это уж точно! Разве что Дона Саладо позвать, чтобы между кирпичиков провел.
В общем, не обрадовался я, как серость предрассветная из-за решеток поползла. Это на воле новому дню радуешься.
И тут – как завизжало!
Вскочил, оглянулся…
Визжит!
Мерзко так, противно. Вроде режут поросенка, а дорезать не могут.
Фу-ты!
…Одно хорошо – скука кончилась. Так что прошибся я слегка со скукой.
Визжит!
Заткнул я уши, семерых бесов помянул – да и пошел разбираться. К дыре, что на полу.
Оттуда и визг, само собой. Не поросенок, конечно. Мучают – но не его. То ли виуэлу сильничают, то ли псалтерию последние струны обрывают [60] .
– Эй ты, перестань надсаживаться!
…Нет, не псалтерий, у того звук другой. И не виуэла – поменьше. Вроде трумшайта, которым мы в тумане сигналы подаем, ежели в море заплутаем.
Но не в такую же рань!
Взвизгнуло – умолкло.
– Хочешь – и тебя надсажу. На иглу сапожную! Ого!
Веселый такой голос, злой. И молодой – моих лет парень, видать.
[60] Виуэла, псалтерий – струнные музыкальные инструменты.
– А ты лезь сюда, – хмыкнул я. – Разберемся!
А кто – не видать. Насквозь дыра, да перекрытия больно толстые.
…Ой, не случайно тут дырку эту оставили!
Поросенок на самом деле мандуррией оказался. Видел я такую – струны в шесть рядов, двойные. Здорово визжит! А парня Хосе звали. Хосе-сапожник, потому и об игле вспомнил.
…Фамилию не назвал, только имя. И правильно, конечно. Я тоже лишь по имени представился.
– Давно тут?
Оказалось – давно, три месяца уже. Тогда понятно! Чтобы с тоски не околеть в этих стенах, на барабане заиграешь.
И ведь не запрещают! С чего бы это?
– Пытали?
Равнодушно так спросил Хосе-сапожник, словно о погоде. Передернуло меня даже.
Не
– А защитник у тебя есть? Ты, Начо, защитника проси, обязаны они. А денег нет – бесплатно дадут. Может, и не выручит, зато мозги им всем заморочит, подольше проживешь.
…И на том спасибо!
– А зачем тут жить? – не сдержался я. – У тебя хоть мандуррия есть, не так тошно.
Засмеялся Хосе-сапожник, недобро так.
– А я очной ставки жду. Чтобы свели меня с гадом этим, Бенито Гарсией. Сведут – а я ему иголочкой да в сердце. Вот тогда и помирать можно будет. Не так обидно! Он, сволочь, не только меня сдал. Всех братьев забрали, отца… Брат Хуан пытки не вытерпел – помер.
…И снова – вроде как имена знакомые. Слышал ведь! То ли в Севилье, то ли в дороге где.
– Он ведь, Гарсия, всех с собой потянуть решил, падлюка! Вот я его шилом и оприходую!… А ты, Начо, главное, слабины не давай. Они тут хитрые, прямо ничего не спрашивают, ждут, чтобы ты сам со страху на себя клепать стал.
Ну, это я, положим, и сам понял…
– И врать любят, будто оговорили тебя, будто все им известно. И еще могут – приведут к тебе дружка твоего, заставят гадости про тебя говорить прямо в глаза. А ты озлиться – и на него всякое вешать станешь. Это-то им, гадам, и нужно. Один – просто еретик, а ежели двое – заговор уже, понял? И учти, по правилам их поганым тебя только единожды пытать смогут. Стерпишь, смолчишь – отстанут, ежели выживешь, конечно. Ладно, Начо, бывай пока!
Подождал я, покуда из дыры вновь визг раздался, подумал. На лежак сел – снова мозгой крутить начал…
Неспроста дырка – ясно. И что слушают нас – тоже ясно. Слушают – да ждут, пока не проговорится кто.
Вроде бы – глупо, не детишки мы с Хосе этим, понимаем. А с другой стороны – как сказать! С тоски не только струны мучить начнешь – волком завоешь. Вот и слушать станут – о чем вой пойдет. Неглуп Хосе-сапожник, но все равно – разговорился. А ведь он меня и не знает совсем.
Всю семью у парня взяли – вот ведь сволочи! Хорошо хоть я – сирота круглая.
…А Дон Саладо? А Инесса? А толстячок?
Двинул я себя в челюсть, крепко так. А вдруг искусники здешние мысли читают? Пытать-то один раз позволено, да раз этот всяким бывает!
Воют струны, словно бесы.Бес-сапожник их терзает,Беса-Начо злит и мучит.Ад вокруг, да вот загадка —Бесам я в аду том сдался?Чтоб убить, не надо ада,Значит, жизнь – не смерть – нужна им?Думал – все. Не все, выходит!Отплясал – не наплясался,И опять плясать заставятПо пути на Кемадеро?Подарил меня ФонсекаПрямо бесову кагалу.Королевский был лазутчик,Стал шпионом Сатаны!