Олегархат им. тов. Сталина
Шрифт:
А сама печка, вмещающая почти шестьсот тонн расплавленного металла, должна была все же работать крайне редко: на выплавку (точнее, на переплавку) одной порции ей требовалось примерно двое суток, а ее продукция (отливки для изготовления реакторных корпусов) даже на пике производства требовались в количестве максимум пяти штук в год. То есть это по планам столько требовалось, так что перед местными инженерами постоянно стоял простой вопрос: или отливать все заготовки подряд, или все же их по одной делать. Потому что если их делать сразу, одну за одной, то электричества тратилось все же гораздо меньше (не требовалось печку снова прогревать фигову тучу времени), однако пока места для хранения таких отливок на заводе просто не было. А если их отливать по одной, то печку после ее расхолаживания все равно нужно было капитально ремонтировать — однако те, кто ее спроектировал, считали, что после пяти плавок подряд нужно будет печку просто новую строить: они-то именно «под одну плавку»
А я в этом деле занимала позицию «вообще сбоку»: мне оставшиеся в Корее инженеры прислали очень интересные отчеты относительно объявленной все же Кимом «национальной программы» по постройке польдеров — и там были очень интересные предложения. То есть ни корейцы, ни принимавшие участие в работе по программе советские инженеры мне ничего и не предлагали, но из отчетов столько интересного само вытекало, что я не смогла «вытекающее» пропустить мимо головы. И после ряда совещаний со специалистами (и с гидроэнергетиками, и с гидрологами, и с «простыми инженерами-строителями», правда довольно экзотических профессий — одним из консультантов стал товарищ, занимающийся строительством пирсов в морских портах) я на рассмотрение начальства выдвинула проект по существенному сокращению размера водохранилища этой самой Цимлянской ГЭС. Пока — лишь в качестве очередного «эксперимента», но имея в виду, что в случае успеха этот же подход можно будет применить и на Волге. Товарищи пока мои предложения лишь изучать начали, но специально созданная «экспедиция» начала детальные промеры акватории водохранилища.
А суть идеи была проста: вместо мелких участков, занимающих чуть меньше трети общей площади, в водохранилище выстроить польдеры. А эти мелководья, между прочим, занимали больше восьмисот квадратных километров, но воды «хранили» меньше десяти процентов от полезного объема — но если поступить так же, как делали корейские товарищи, то объем водохранилища почти и не уменьшится. И даже, если «нормальный уровень» на метр поднять, то увеличится, и позволит «пик выработки» растянуть почти на месяц против нынешнего режима работы. В принципе, выгода налицо — вот только потребные затраты на работу вызывали у отдельных товарищей оторопь.
Но меня чья-то там оторопь вообще не смущала, я просто считала деньги, и баланс вырисовывался очень даже положительный. А заодно я сюда же подтянула и «экологические вопросы» (хотя этого слова пока еще почти никто даже понять не мог) и уже в июле начались первые работы по этому «эксперименту». Для начала я выбрала два довольно больших залива, где в водохранилище впадали реки с названиями Аскай: Аксай-Есауловский и Аксай-Курмоярский. Речки-то невелики были, но в устье каждой возникли заливы площадью за двадцать пять километров — и глубиной до двух метров, много трех. А если эти заливы засыпать грунтом, который выбрать со дна водохранилища там, где его глубина меньше так называемого «мертвого уровня», то воды там меньше не станет, в полсотни километров… а пять тысяч гектаров довольно плодородных полей уже появятся. Конечно, вода там черноземы давно уже размыла, но и ил со дна пока еще пользу принести может, а там и удобрений поднавалим, и органики — плодородие можно будет быстро восстановить. Или не очень быстро, но все равно «в обозримые сроки», к тому же и «экологию сбережем».
С «экологией» тут получилось интересно: для того, чтобы поднять уровень грунта на нужные метры, ила на дне могло и не хватить (то есть на все, пока лишь одной мною запланированные, точно не хватило бы), но рядом был Донбасс. Где люди копали шахты, плавили сталь и чугун, загаживали землю дымящимися терриконами и отвалами шлака — и я решила (опять по «опыту корейских товарищей) всю эту гадость пустить на дно водоемов. А чтобы эту дрянь (и насыпанную поверх дряни землю) не размыло при очередном подъеме-спуске воды (а уровень в водохранилище чуть ли не ежегодно 'гулял» метров на пять и даже больше и берега там размывало не по-детски), строящиеся польдеры ограждались шлакоблоками. Ну а «новые русла» речек вообще было решено «в бетон закатать», причем в шлакобетон (точнее, в тяжелый шлакощелочной бетон, который и дешевле, и лучше «традиционного»). Тут, конечно, набежали толпы ихтиологов (главным образом не ко мне набежали: вероятно, они уже подозревать стали или даже точно знали, куда я их пошлю) с воплями о то, что «шлаки всю рыбу в Дону убьют». Но я-то точно знала, что не убьют (про эти бетоны в свое время много интересного от дяди Юры наслушалась), так что «заранее подстраховалась», в своих предложениях Совмину специально указав, что этот бетон для природы как раз совершенно безвреден. Как я поняла из рассказов дяди Юры, этот бетон всем хорош: он и дешевле, и прочнее сделанного на портландцементе, и более водостоек — но у него есть всего лишь один недостаток, из-за которого его в строительстве применяют довольно редко: он прочность набирает очень долго, до половины прочности он месяц вылеживаться должен. А так как берега в Цимлянском водохранилище размывались довольно быстро, у меня возникла мысль в такой бетон вообще там все берега закатать, тем более только на Донбассе доменных шлаков чуть ли не десять
Основной же причиной, по которой я сразу не запустила программу «одевания водохранилища в бетон» стало то, что для изготовления этого дешевого бетона нужно было довольно много щелочи. Но если с солью, из которой щелочь в основном и делалась, в СССР проблем не было, то с электричеством все еще было не очень хорошо, так что и здесь «ресурса не хватало». Но электричества, сколько его не производи, все равно всегда на всё хватать не будет, и «лишнего электричества не бывает» — что показала работа «газотурбинной» электростанции в Волгодонске, так что я снова серьезно занялась общением с представителями Средмаша: эти ребята могли электричества сделать много. Не очень быстро, конечно, зато уж если сделают, то практически «на века».
Тем более, что Средмаш уже вовсю строил уже пять реакторов по пятьсот мегаватт, а еще парочку готовились поставить в ГДР и, похоже, в Венгрии и Чехословакии народ тоже воспылал любовью к ядерной энергетике. Я поначалу была против того, чтобы тратить калории (и производственные мощности) на обеспечение «дружественных стран», однако мне товарищ Первухин быстро объяснил, в чем я не права: оказывается, у чехов был завод, способный изготавливать по паре корпусов таких реакторов в год и товарищ Патоличев уже подписал с ними контракт на изготовление шести корпусов за три года, и именно «контракт», а не «договор». По одному пока корпусу для чехов и венгров, двух для ГДР и двух, которые будут уже в СССР ставиться (причем для СССР уже в текущем году и в следующем). А еще в контракте предусматривался и опцион на десять корпусов в течении следующих пяти лет — и для СССР это было очень выгодным решением. Вдвойне выгодным, так как немцы для всех новых АЭС взялись делать главные циркуляционные насосы, венгры — все трансформаторы и кучу другой аппаратуры. Вдобавок и немцы, и чехи реакторы должны были «кормить собственным ураном», который в СССР будет лишь обогащаться, и за это обогащение они нам также ураном платить и станут — так что выгода тут была со всех сторон. А в Волгодонске, где все же к осени изготовили три отливки заготовок для реакторных корпусов, эти корпуса, оказывается, делались уже для гигаваттных электростанций…
Однако атомные станции — это замечательно, конечно, но строятся они очень долго. А быстро можно выстроить электростанцию, скажем, угольную — а если учесть, что «ультрасверхкритические» котлы в том же Подольске научились делать еще в сороковых… Вот пробить постановление Совмина, запрещающее строить электростанции с котлами «попроще», было действительно трудно, причем не из-за того, что котлы эти особо сложными или дорогими были. Однако турбины, способные работать на паре с этими «ультра»-параметрами, пока умели делать лишь в Калуге, а в Харькове и Ленинграде такими заниматься вообще не хотели. А калужские были слишком уж «маломощными»: сотня мегаватт в мировых масштабах — всё же очень немного…
И продолжал бы Советский Союз жечь уголек в топках понапрасну, но в процесс вмешался товарищ Пономаренко. Вмешался после нашего с ним разговора, по результатам которого я вообще своего увольнения ожидала:
— Светлана Владимировна, на вас жалуются товарищи из Харькова и Ленинграда, говорят, что вы всячески продвигаете идею изготовления каких-то новых турбин.
— Продвигаю, а жалуются почему?
— Потому что при той же мощности предлагаемые вами турбины будут в полтора-два раза дороже, да и на переналадку производства им потребуется слишком уж большое время. Я, конечно, понимаю: вы по-прежнему стараетесь продвигать всякие передовые технологии, но не кажется ли вам, что результат стране обойдется слишком дорого? Падение производства, удорожание основных фондов — а это, знаете ли, попахивает…
— Да мне плевать, чем попахивает! Новые турбина с новыми котлами — кстати, нужно будет и Таганрог, то есть «Красный Котельщик» перевести на выпуск таких котлов — вдвое сокращают затраты топлива на каждый произведенный киловатт.
— Но ведь это совсем не значит, что электричество будет получаться дешевле. Напротив, по расчетам, проведенным в Харькове, электричество с таких станций получится даже дороже, чем с тех, которые сейчас строятся.
— Харьковчане врут, и ленинградцы, кстати, тоже врут. Там просто не хотят внедрять новые технологии, причем не хотят лишь потому, что их не понимают. А чтобы понимать, нужно серьезно так переучиться — но им просто лень!