Олегархат районного масштаба

Номен Квинтус

Василий Степанович восьмого сентября торжественно перерезал ленточку на входе в сборочный цех нового Красноуфимского завода. Несмотря на воскресенье переехал, просто потому, что у строителей и рабочих (то есть одних и тех же людей) терпения не хватило подождать до понедельника. Ведь все уже было готово для запуска сборочного производства, на тележках, которые следовало подкатить к стапелям, все детали были уже разложены — но вот готовой машины еще ни одной не было и всем очень хотелось посмотреть, что же у них получится. Потому хотелось, что здесь, на заводе, должны были впервые собрать машину, которая полностью была спроектирована «в электронном виде» и даже опытного экземпляра ни одного не имелось.

Сам

Василий Степанович, как и большинство рабочих, тоже сомневался в том, что такой подход к проектированию не самой простой машины окажется верным настолько, что завод сразу можно будет запускать на полную мощность, но очень все же надеялся, что на этот раз Светлана Владимировна снова окажется права. А через три часа он — как и все рабочие завода — в этом убедился, когда первый собранный минипогрузчик сразу завелся и под восторженный рев всех собравшихся выкатился из ворот цеха на улицу. Но окончательно он поверил в правоту Председателя Комитета лишь когда из ворот выкатилась двенадцатая по счету машина — на этот раз гусеничный миниэкскаватор — и тут же заполнила ковшом кузов собранного полчаса назад минисамосвальчика. Оказывается, теперь можно и очень непростые машины с помощью ЭВМ проектировать, причем так, что они сразу и работать начинают. А вот насколько они получились качественными…

Глава 23

Откровенно говоря, я не понимала, почему мелкая автоматизация производства вызвала такой бешеный восторг, но за Сережу, которому с подачи товарища Келдыша дали орден Трудового Красного Знамени, порадовалась. Вероятно, со своим «компьютерным» бэкграундом я просто не осознавала, что простое составление примитивных чертежей с помощью компа может быть настолько серьезно воспринято нынешним инженерным и научным обществом, а на самом деле это был какой-то крупный шаг куда-то там, но все равно, для меня то, что программа самостоятельно высчитывала, где на двух сопрягаемых деталях нужно сделать отверстия, чтобы эти детали затем свинтить болтиками, ни каким чудом технологий не выглядело.

И сварочный робот, который изготавливал раму машинки из пяти швеллеров, тоже на «прорыв в технологиях» не тянул: там комп лишь пересчитывал, куда манипулятор со сварочной головкой переместить если стапель немного подвинут от «эталонного» места. Но почему-то даже такие мелочи у рабочих и инженеров вызывали бурную радость — а чему радоваться-то? Что робот может сварить двенадцать рам для мини-погрузчика за час вместо трех, которые сварит человек? Да, робот, пожалуй, лучше даже хорошего сварщика это проделает — но сварочные автоматы еще в войну появились, и инженеры Комитета просто взяли готовый. А скорость производства этих рам — да, она очень важна для заводика, на котором в сутки с этими рамами изготавливается дюжина погрузчиков…

Впрочем, Сереже орден все же дали не за погрузчики: с разработанной его группой «графической системой» сроки разработки и космических кораблей заметно сократились — а по проекту «Легенда», одним из основных расчетчиков которого был как раз Мстислав Всеволодович, это было крайне важно. Пожалуй, сейчас это был второй по стоимости (после атомного) проект Советского Союза, а, возможно, и первый — если смотреть только на стоимость разработки. По крайней мере Комитету под него столько денежек отсыпали! Так что я Сережу поздравила очень даже от души…

А денежек Комитету много отсыпали, очень много — сразу после того, как на «Алмазе» первый раз произвели замену солнечных батарей. А как раз с этими батареями все пока было грустновато: кроме Комитета их разрабатывал еще и ВНИИТ (институт источников тока), и Краснодарский филиал этого института, который, собственно, их и пытался разрабатывать, от Комитета в основном серьезно отставал. Например, по КПД отставал: у них квадратный метр кремниевой батареи давал в космосе целых шестьдесят пять ватт, то есть КПД их батареи был в районе трех с половиной процентов, а у тех,

что делались в Комитете, метр давал уже чуть меньше двухсот ватт. Но краснодарцы «отставали» и в другом: наши батареи деградировали на сорок процентов примерно за полгода, а у них стабильность была вдвое выше, у них сорок процентов набиралось уже за год. И меня поэтому даже не очень удивило, что Королев для своего корабля решил выбрать батареи краснодарские.

Собственно, в этом и проявлялось главное отличие подхода Королева и Челомея к решению всех проблем: Владимир Николаевич обрисовывал задачу и спрашивал, что вы можете сделать для ее решения — а Королев задачу формулировал в стиле «делай, как я сказал». Ему кто-то сообщил, что «краснодарские батареи лучше», не пояснив, в чем конкретно, и решение было принято, а подумать, на кой черт на корабле, который в космосе прослужит хорошо если три месяца, батареи, которые продержатся там год, ему, вероятно, не захотелось…

А вот Челомей подумал — и решение принял весьма нетривиальное. По крайней мере на дату запуска «Алмаза» нетривиальное: он сделал эти солнечные батареи съемными и проблема деградации батарей решалась их заменой. Не самая простая работа была для космонавтов, чтобы заменить три панели, им пришлось дважды в космос выходить — но когда они это сделали, даже самые ярые противники идей Челомея признали, что «он был прав».

Впрочем, особо «неправых» в космической отрасли не было, и несмотря на яростную конкуренцию (главным образом «за финансирование»), все космические работали в целом дружно и постоянно друг другу помогали. Например, стыковочные узлы для «Алмаза» были разработаны (и даже изготовлены) у Королева, а автоматическую систему стыковки у Королева использовали разработанную для кораблей Челомея (причем разработанную совсем на другом предприятии — в СБ-1, вообще-то занимавшегося разработкой систем наведения для зенитных ракет). И вообще в работе на космос участвовали в той или иной степени тысячи предприятий (хотя в некоторых даже не догадывались о том, что «и они причастны»), так что и Комитету пришлось серьезно так в этом поучаствовать. По крайней мере цифровые системы управления ракетами (и королевскими, и челомеевскими, и ракетами Янгеля и Макеева, и всякими другими) все делались на заводах Комитета. И не потому, что у меня инженеры были самыми умными, а потому, что в Комитете имелась мощнейшая база, позволявшая проводить испытания изделий в самых экстремальных условиях.

Так что на очередное совещание по космической программе и меня пригласили: формально я там должна была просто сказать, что «управляющие системы к полету готовы». Ну я и сказала…

Речь на совещании шла о том, что новый корабль Королева уже прошел все испытания и, несмотря на незначительные замечания, его можно уже использовать для пилотируемых полетов. А у меня-то память еще не отшибло, так что когда началось обсуждение программы этого полета, я встала и сообщила, что «по нашим расчетам имеется очень высокая вероятность отказа следующих систем» и перечислила все, что помнила про полет Комарова. Скорее всего, все сейчас было не так, как «тогда», ведь история изменилась очень сильно — но на совещании председательствовал Николай Семенович, и вопрос о пилотируемом полете был закрыт: товарищ Патоличев сказал, что «до проведения всего комплекса испытаний по указанным товарищем Федоровой системам правительство использовать корабли для полетов с экипажами запрещает».

Он это сказал буквально через неделю после того, как в Кремле состоялось другое совещание, уже по «моей» проблеме — на котором присутствовало человек десять, уже готовых меня с какашками сожрать. Потому что у меня случилась «авария», на которой в груду металлолома превратилась установка, обошедшаяся бюджету примерно в восемнадцать миллионов рублей. То есть, по моим прикидкам, обломки можно было восстановить, потратив всего миллионов десять — но народ был настроен очень серьезно.