Ома Дзидай
Шрифт:
Двое остались, карабкаясь на козлы. Стали обсуждать близящийся праздник. Что ж, кому – народные гуляния, кому – самоубийство. Подчерпнуть полезные сведения я не сумел и потому не слушал. Просто уселся в уголке, прислонившись к прутьям спиной.
Я ждал, когда мы поедем через весь город на восток, к дальнему из шести холмов – в Великаньи Дубы.
Конный отряд шёл по столице медленно, тесня повозку стенками. Всадники оглядывали улицы, опасаясь, что на них нападут. Страхи были понятны,
Город уже проснулся. Его разношёрстные обитатели заполонили дороги, пускай дождь грозился начаться в любой миг: спешили в гости, купить подарки родным, готовились к вечернему запуску минолийских огней[2]. Стража разошлась по местам, следя за общественным порядком и отпугивая мелких преступников.
Низведённый до диковинной зверушки, заключённый притягивал взгляды. Но никто не задавался вопросом, кого это везут и куда. Расступаясь, они просто удивлялись, что в столь радостный день кого-то казнят. Что с них взять?
Как бы я ни выглядел, всем одинаково безразлично. Не их это дело. Злой рок обошёл стороной – лишь это важно. Жаль, ненадолго.
Коротая время, я размышлял о будущем и вглядывался в лица пешеходов. Прогуливались влюблённые парочки, семьи с детьми. Уличные торговцы зазывали народ. Ни одного знакомого лица.
Самочувствие сыграло злую шутку. Заглядывая в очередной переулок, я вздрогнул. На миг показалось, будто я увидел двух моих сыновей и ронина-полукровку. Они жались к стене постоялого двора. Моргнул – пропали…
Улицы потонули в раскидистой тени того самого холма…
В незапамятные времена Мэйнан принадлежал коренным племенам варваров-исполинов – великанов, питавшихся плотью. Не брезговали они и мясом наших предков, как только те прибыли из-за моря.
Сейчас уже мало что напоминает о тех дремучих веках. Всякий признак их присутствия стёрт, как чужеродный. Кости великанов тысячи лет опускаются ниже и ниже к недрам земли. Всё, что осталось с поры, когда даже деревья были большими, – это рощица великаньих дубов.
Высокие и толстые, они росли, когда на островах ещё царило вечное лето. Их крепкая древесина прекрасно служила строителям при возведении целых городов и деревень, запасая их жителей дровами. Такие здания остались и по сей день, хотя мало кто задумывается об этом.
Последних деревьев древности, которые никто не срубил, таки коснулась рука низкорослого завоевателя. Ещё в бытность прежних правителей Омы роща на этом холме нашла своё применение для человеческих нужд. Оно стало местом казней, своего рода обрядовым храмом смерти.
Стволы великаньих дубов обтесали до безупречной прямоты, спилили верхушки и наложили крышу поверх столбов. Пространство между вымостили каменной кладкой со стоками для крови. Вырыли глубокую
И сегодня их число должен был пополнить я…
***
Конный отряд миновал заставу у подножия холма и устремился по подъёму в Великаньи Дубы. Расплата за инакомыслие близилась. Я твердо уверил себя, что готов к смерти, но в глубине души понимал: рано мне ещё.
По появлению в храме смерти я обнаружил тех же самых людей, которые вчера спустили с рук сёгуну моё заключение под стражу и допрос с пристрастием.
Кугэ в ужасе лицезрели, что происходит с предателями родины. Даймё встречали меня, злорадствуя, либо сожалея. Их объединяло молчание. Меж дубовых стволов терялись самураи Коногава, надзирающие за собравшимся народом.
Тот же круг, где во главе стояли Дзунпей с тэнно. Единственное, их общество дополнилось Нагисой под личиной Горо. Мой сын не скрывал тревоги, но Коногава понял её по-своему.
Два первых человека Мэйнана встретили холодно. Будто передо мной казнили уже тысячу. А за спиной – ждёт столько же.
Два самурая, управлявших повозкой, привели меня в середину круга. Конный отряд вернулся к заставе, охраняя подступы к храму смерти вместе с асигару.
Я слышал отдалённый свист над головой. Он сменялся глуховатым стуком древесины. Подняв глаза, я понял, что мне не померещилось.
Верхушки соединяли балки, по которым, почти паря, прыжками перемещались бойцы в мешковатых темно-серых одеяниях. Личный отряд шиноби. Куда же без них?!.
С ними должна была быть и Мидори. Если действительно выдала меня. Или удачно отсеяла все подозрения. Я старался не думать о дочери. Больно это.
В середине круга дожидался кинжал кусунгобу, которым опальные самураи вспарывали живот. Я чувствовал, как от него веет жаждой крови.
Мне всегда казалось, что я умру или от старости, или в бою. С честью, как истинный самурай. Однако жизнь припасла для меня самую жестокую, желчную шутку – сэппуку. Отмывание себя от позора и искупление вины через самоубийство.
Уход не славным воином, сложившим голову ради страны, а смутьяном, грозившимся повалить столпы, на которых держится Мэйнан.
Смешно и грустно… Но это – явь.
Самураи бросили меня почти у самого кинжала. Тело рухнуло на холодный камень плашмя. Кожу содрало до крови. Пальцы, лишённые ногтей, соприкоснулись при падении с поверхностью. Дыхание сбилось. Жилы надулись. Красные капли потекли на живот. Но я стерпел и спокойно поднялся на колени, готовясь.
Моё сэппуку разительно отличалось от установленных правил. Оно и понятно: если Коногава угодно переступать через них, они так и делали.