Она под запретом
Шрифт:
Я осторожно опираюсь ладонью на консоль и тянусь к его губам. Арсений не шевелится и не помогает мне. Просто ждёт. Но едва наши рты соприкасаются, он опускает ладонь мне на затылок и целует так, как всегда: глубоко и жадно.
— В субботу я снова на Урал лечу, — говорит он, отстранившись. — Возвращаюсь в воскресенье. Со мной полетишь?
Левую половину груди обволакивает радостью. Составить ему компанию в поездке? То есть провести выходные вместе? В пятницу мы традиционно собираемся в Одинцово по случаю годовщины смерти мамы, а потом… Я могу.
— Ладно, — шепчу я, улыбаясь. Воображение рисует мне самолёт, белоснежные отельные простыни, утренний кофе и незнакомые улицы с сотнями новых зданий. Я и Арсений держимся за руки. Да, я хочу с ним полететь.
Глава 50
Годовщина смерти мамы — дата, сложная для меня во всех отношениях. Кажется, что я смогла примириться с потерей — ведь уже столько лет прошло, — но именно в этот день забытая боль вновь вылезает наружу. Словно её уход поразил моё тело на клеточном уровне: настроение с самого утра становится депрессивным, совсем нет сил, а любой, даже самый незначительный инцидент может спровоцировать слёзы.
В довершение этого, когда я вдруг решаю заглянуть в календарь, чтобы сверить дату месячных, то обнаруживаю задержку. Она незначительная — всего 3 дня, — но меня охватывает паника. Раньше мой цикл был стабилен, как швейцарский часовой механизм. Раньше — это когда я была девственницей.
Застыв посреди спальни, я начинаю судорожно перебирать в голове все «опасные» эпизоды. Арсений всегда использовал презерватив, кроме одного раза — когда мы были в душе. Под нарастающий внутренний тремор я убеждаю себя, что беременность — это слишком жестокая насмешка судьбы. Люди годами занимаются сексом, не предохраняясь, а я забеременею… Когда? Со второго раза? Нет-нет. Я хочу детей, но не так и не сейчас, когда ситуация такая… сложная.
Натянув заготовленное чёрное платье, я несколько минут стою перед зеркалом, борясь с желанием позвонить Арсению и вывалить на него все свои страхи. Сказать про задержку, боязнь врачей и про то, что никогда не буду делать аборт. Мне отчаянно хочется, чтобы он развеял мою панику. Он ведь умеет говорить так, чтобы верилось.
Я не звоню ему лишь потому, что умом понимаю: бить тревогу рано и как минимум нужно сделать тест на беременность. Ну и ещё потому, что сегодня должна его увидеть.
Мы проведём выходные в Екатеринбурге — так я себя успокаиваю, пока смотрю на мелькающие кадры улиц по пути в Одинцово. Нужно просто пережить этот день, а потом всё будет хорошо. Невольно тру грудь, чтобы избавиться от неприятных отголосков тревоги в ней. Это ощущение преследует меня каждый год со дня смерти мамы.
Дверь открывает Луиза и по обыкновению меня обнимает.
— Родители Дани тоже будут, — она стирает оставленный след помады с моей щеки и тут же радостно сообщает: — А я сегодня индейку впервые сама запекла.
Я сдержанно киваю. Расслабленная весёлость сестры меня коробит. Четыре года назад в этот день случилось самое ужасное, что могло произойти:
В гостиной за столом сидят отчим, Данил и его родители. Я по очереди приветствую их всех и кошусь на пустующий стул справа. Арсения нет. Где он? Опаздывает? Или решил совсем не приходить?
Последняя мысль вызывает во мне содрогание. Да нет, он не может так поступить. Сейчас ведь всё изменилось между нами. Мы даже вместе летим в Екатеринбург. Разве бросить меня в такой день — это по-человечески?
Первые два года после смерти мамы я прилетала в Москву на поминки. Оба раза мы собирались втроём, с отчимом и Луизой. Арсений всегда отсутствовал. Но тогда у него по крайней мере была уважительная причина: его не было в городе. А сейчас какая? Он находится в Москве.
— А где Арсений? — тихо спрашиваю я у Луизы.
Она бросает на меня быстрый взгляд и пожимает плечами.
— Я так поняла, что он не успеет. Какие-то дела.
Я кусаю губу изнутри, чтобы удержать на лице невозмутимость, хотя внутри всё полыхает от гнева и боли. Для чего Луиза его выгораживает? Мы обе знаем, что он специально.
— Ну, если все собрались, предлагаю помянуть мою покойную жену, — разносится звучный голос отчима над столом. — Людмила была необыкновенной женщиной и прекрасным человеком…
Пётр говорит много комплиментов маме, и с каждым словом её образ оживает у меня перед глазами. Изящная горделивая осанка, завеса прямых тёмных волос, идеально красивое лицо, светящееся спокойствием и достоинством. Каждый раз, когда мы выходили в свет вместе, я чувствовала себя частью королевской свиты. Настолько хороша была моя мама.
Я с благодарностью смотрю на отчима, когда он заканчивает свою речь, и тут же ёжусь. Потому что, произнеся все эти красивые слова, он берётся за вилку и как ни в чём не бывало начинает есть. Меня заливает непониманием. Как он может… так просто? Он ведь только что сказал, что мама — его самая большая любовь. Разве не естественно после этого выдержать паузу, чтобы дать себе и остальным проникнуться моментом?
Смотрю на Луизу. Она тоже спокойно орудует приборами. Поборов эмоциональную бурю, я тянусь к стакану с водой. Я снова ощущаю себя так, будто осталась в одиночестве. Одна храню в себе память о маме, потому что остальные уже давно о ней забыли.
— Мама была лучшим человеком, которого я знала, — я с силой комкаю в ладони салфетку, чтобы отрезвить себя и не расплакаться перед сидящими за столом. — Все мои лучшие воспоминания были связаны с ней. Она была очень красивой и доброй, моим примером для подражания. Мне остаётся только надеяться, что когда-нибудь я смогу до неё дорасти. Я знаю, что там, наверху, ей сейчас очень хорошо. По-другому просто не может быть. Я скучаю по тебе каждый день, мам.
Я ловлю на себе слабую улыбку Дани и ободряющий взгляд Луизы. Возвращаю им любезность и сажусь. Дрожат руки и губы, что всегда бывает после того, как я прилюдно выворачиваю себя наизнанку.