Она под запретом
Шрифт:
Но даже если и так, я не собираюсь ни о чём сожалеть. Ни одной живой душе я не позволю говорить плохо о маме. Если бы это было в моих силах, я бы запретила даже думать о ней плохо — настолько мучительна мысль, что кто-то может её недооценивать.
Когда слёзы высыхают, я ещё час разглядываю обивку дивана и мазохистски прокручиваю в голове воображаемые кадры из гостиной в Одинцово. Представляю, как Луиза сидит на коленях у Данила, обнимает его за шею и с улыбкой шепчет что-то на ухо. Ей весело. Отчим оживлённо обсуждает с Косицким их обоюдно выгодный
Я просыпаюсь около десяти утра, заставляю себя пойти в душ и приготовить завтрак. Эмоциональная буря иссякла, смывшись слезами, осталось лишь неуютное одиночество. Память, как назло, начинает играть против меня. Я вспоминаю потемневшие глаза Арсения, бордовый след на его щеке. Как он сказал? Ничто не сможет изменить его отношения к маме? И что его не будет и в следующую годовщину её смерти.
Ну и о чём это говорит? Точно не о том, что у нас всё серьёзно. Потому что тот, кто относится уважительно к своему партнёру, всегда учитывает его желания. А Арсений просто категорично заявил, что не придёт, и всё. Разве это не повод понять, что нам не стоит пытаться строить отношения? Он же совсем не умеет слышать.
Головой я всё это понимаю, но внутри что-то надрывно стонет. Сейчас он уже едет в аэропорт. Почему всё настолько несправедливо? Я так сильно в нём нуждаюсь, а у него даже мысли нет приехать, поговорить со мной или поддержать. Теперь между нами стоит эта пощёчина, и всё выглядит так, будто в ней виновата я одна. Хотя на деле это Арсений меня вынудил её дать. Он и его пренебрежение, его грубость и его жестокость. И я тоже хороша. Как я умудрилась привязаться к такому, как он? Злюсь на него, но всякий раз всё равно радуюсь его звонку.
Чай давно остыл, а я так и сижу за столом, глядя на покачивающуюся от ветра занавеску. С каждой проходящей минутой одиночество всё сильнее втягивает меня в свои сети. Сегодня мы с Арсением должны были полететь в Екатеринбург: сидеть в соседних креслах, держаться за руки при взлёте и посадке, заселиться в отель с непременно вкусными завтраками. И если бы поминальный ужин не прошёл так ужасно, я могла бы проснуться в Одинцово и проводить время в компании отчима и Луизы. А вместо этого я сижу на своей крошечной кухне одна. Всегда одна.
Когда из ванной доносится трель телефонного звонка, я едва не опрокидываю чашку — так резко вскакиваю. Первая мысль: а вдруг это Арсений звонит? Вторая: нет, это, конечно, не он. Но пусть хотя бы Луиза или Радмила. Сейчас мне нужен хоть кто-то.
Телефон лежит на крышке стиральной машины. Сердце по привычке дёргается при виде номера звонящего. Это Даня. Всегда появляется именно тогда, когда мне необходимо.
— Привет, — быстро лепечу я в трубку. — А ты что… В смысле, как дела?
— Привет, Аин, — голос Дани звучит странно: приглушённо и немного растерянно. — Дома?
— Да. Что-то случилось?
Данил
— Я около твоего подъезда. Спустишься?
Замешательство от его звонка перебивается вспышками вопросов. Он здесь? Так рано? Наверное, стоит пригласить его войти?
Я бегло оглядываю зал. Во-первых, у меня не слишком прибрано, а во-вторых, это будет выглядеть… Нет, если бы Данил захотел, то сам предложил бы подняться.
Я спешно открываю двери гардеробной, натягиваю на майку первую попавшуюся толстовку и выскакиваю в подъезд. Какова бы ни была причина появления Данила, сейчас я ему очень рада. Удивительно, но он всегда знает, когда мне необходимо дружеское плечо: что в случае с госпитализацией отчима, что сейчас. Не Луиза, не Радмила и не Арсений оказываются рядом в трудную минуту, а именно он.
Данил стоит возле открытой двери своей машины в той же рубашке, в которой был на ужине. Это кажется мне странным, потому что он всегда очень следит за тем, во что одевается.
— Привет, — осторожно произношу я, встречая его взгляд. Данил выглядит так, будто сильно не выспался.
— Привет, Аин, — он переступает с ноги на ногу, слабо улыбаясь. — Хорошо выглядишь.
После вечера, полного слёз, я выгляжу далеко не хорошо, но всё равно благодарна ему за такую деликатность. Обнимаю себя руками и подхожу ближе.
— Откуда ты приехал? Всё нормально?
Данил лезет в карман брюк и достаёт оттуда смятую пачку сигарет. Я не без смятения смотрю, как он чиркает зажигалкой и, закашлявшись, выпускает изо рта густую струю дыма. При мне Данил никогда не курил.
— Мы с Луизой расстались, — он сдавливает губами фильтр и смотрит мне в глаза. — Вчера, после того как ты уехала. Ты была права. Так нечестно. То, что меня к тебе тянет и что ты тоже…
Он замолкает и затягивается снова. Я перестаю дышать. Данил и Луиза расстались? После того как я уехала? То есть… вчера?
— Инициатива была моей, — продолжает Данил уже твёрже. — Мы обо всём поговорили, и я объяснил, что нам будет лучше порознь.
— А что… Луиза?
Данил грустно улыбается.
— Ты же её знаешь: никаких слёз и истерик. Напрямую спросила меня, связан ли наш разрыв с тобой.
Кровь стремительно отливает от лица, и спину обдаёт холодом. Что… Почему? Почему Луиза об этом спросила? Я никогда… Я ведь не давала повода.
— С чего она взяла? — мне с трудом удаётся шевелить немеющим ртом.
— Потому что Лу не дура, — мягко замечает Данил. — Вы ведь четыре года жили в одном доме.
Мне хочется приложить ладонь к груди — так сильно в ней громыхает. Как? Сестра знала всё это время? Но тогда… почему? Почему позволяла Дане довозить меня до города? Почему ни разу не дала понять, что она в курсе?
— А ты… — поднять глаза сложно, но я себя заставляю. — Ты тоже знал?
— Ты тогда была совсем ребенком и сильно смущалась.
Его ответ имеет мало отношения к сути моего вопроса, однако я понимаю: да, Данил тоже обо всём знал.