Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада
Шрифт:
— Он имел в виду палки, которыми хотел избить тебя до смерти? — с невинным видом спросил я.
— Думаю, что да, Макумазан, ведь кроме этого, он мне ничего не должен. А хуже всего то, что, живя в краале Панды, он стал важной особой.
— Поэтому он может теперь платить свои долги, Умбези, — сказал я, отхлебывая «огненную воду».
— Само собою разумеется, может. Между нами говоря, вот зачем мне, вернее, Мазапо, так нужны были эти ружья. Они предназначены не для охоты, как передал тебе гонец, и не для войны, а для того, чтобы защитить нас от Садуко в случае его нападения. Теперь, я надеюсь, мы сумеем постоять
— Вы с Мазапо должны сперва научить своих людей обращаться с ружьями, Умбези. Но я думаю, что Садуко, став мужем дочери короля, забыл и думать о вас обоих. Как поживает Мамина?
— О, хорошо, Макумазан. Разве она не главная жена предводителя амансомов? Все хорошо, только вот… у нее до сих пор нет ребенка. А также… — он остановился.
— Что также? — спросил я.
— Она ненавидит своего мужа Мазапо. Она говорит, что охотнее вышла бы замуж за павиана, чем за него. Это, конечно, ему обидно слушать. Ведь он заплатил за нее столько голов скота! Но что из этого, Макумазан? В самом лучшем колосе ржи всегда не хватает одного зерна. Ничто не совершенно в этом мире. Подумаешь, Мамина не любит своего мужа… — он пожал плечами и выпил рюмку «огненной воды».
— Конечно, это не имеет ни малейшего значения, Умбези, разве только для Мамины и Мазапо. Но он, наверно, успокоился. Ведь Садуко женился на королевской дочери.
— Надеюсь, Макумазан. Но, я хотел бы, по правде говоря, чтобы ты принес больше ружей. Я живу среди ужасных людей. Мазапо злобствует на Мамину за то, что она не хочет иметь никакого дела с ним, а потому злится и на меня, как будто я могу воздействовать на Мамину. Мамина бесится на Мазапо, а заодно и на меня, что я выдал ее за него замуж. Садуко ненавидит Мазапо за то, что он женился на Мамине, которую, говорят, он все еще любит. А меня ненавидит за то, что я ее отец и старался пристроить ее. О Макумазан, дай мне еще «огненной воды». Она помогает мне забыть все эти неприятности: и что я отец Мамины, которую ты не хотел похитить, когда мог. О Макумазан, зачем ты не сбежал с Маминой и не сделал из нее спокойную белую женщину, которая не думает ни о каком другом мужчине?
— Если бы я это сделал, Умбези, то уже не был бы спокойным белым человеком. Я очутился бы в таком положении, как и ты, а этого я совершенно не желаю. А теперь, Умбези, ты выпил достаточно «огненной воды», и я забираю с собой бутылку. Спокойной ночи.
На следующее утро я выехал из крааля Умбези очень рано, раньше, чем он встал: «огненная вода» нагнала на него крепкий сон. Местом моего назначения был Нодвенгу, резиденция Панды, где я надеялся немного поторговать. Я особенно не торопился, поэтому решил сделать крюк и заехать к Мазапо посмотреть, как обстоят дела между ним и Маминой.
К вечеру я достиг границ Амансоми, предводителем которой был Мазапо, и расположился здесь лагерем. Ночь навела меня на размышление, что благоразумнее держаться в стороне от Мамины и ее семейных дрязг. На следующее утро я двинулся в Нодвенгу по единственной, как утверждали проводники, удобной для езды дороге, но пришлось сделать большой крюк.
Дорога оказалась такой неровной, что один из моих фургонов сломался. В этот день мы проехали только пятнадцать миль и к вечеру вынуждены были остановиться там, где могли найти воду. Мы выпрягли волов, я осмотрелся и увидел, что мы
Я сидел на козлах фургона, ел на ужин сушеное мясо и печенье и размышлял, жив ли еще Зикали. А не пойти ли мне в ущелье? Проведаю его, узнаю, как он поживает. Но я решил не ходить, уж очень отталкивало меня мрачное ущелье. Выслушивать зловещие предсказания Зикали я не имел ни малейшей охоты. И остался я сидеть, любуясь изумительным эффектом красного вечернего света, пробивавшегося между фантастическими нагромождениями скал.
Но вдруг далеко впереди одинокая человеческая фигура привлекла мое внимание. Приближалась она по тропинке, бегущей по дну ущелья. Мужчина или женщина? На фоне этой гигантской декорации, среди всего этого молчаливого, неподвижного величия живое существо казалось необычайно маленьким и одиноким. Что оно делает здесь, в этой зловещей долине?
Человек приближался. Уже нетрудно рассмотреть, что он стройный и высокий. Плащ из великолепного серого меха мешал определить пол. В это время к фургону подошел Скауль, спросил меня о чем-то и тем отвлек мое внимание на несколько минут. Когда я снова оглянулся, человек стоял в трех метрах от меня. Лицо его скрывал капюшон.
— Кто ты и что тебе надо? — спросил я.
— Ты меня не узнаешь, Макумазан? — ответил нежный голос.
— Как я могу узнать человека, завязанного, словно тыквенный кувшин в циновке. Но… Ведь, это… это…
— Да, Мамина, и я очень рада, что ты помнишь мой голос, Макумазан, хотя мы не виделись так долго, долго, — порывистым движением она откинула назад капюшон и плащ и предстала предо мной во всей своей красе.
Я спрыгнул с фургона и взял ее за руку.
— О Макумазан, — сказала она, не отнимая своей руки, — я так счастлива видеть наконец друга. — Она посмотрела на меня умоляющими глазами. При красном освещении мне показалось, что они полны слез.
— Друга, Мамина? — переспросил я. — Но теперь ты богата, ты жена могущественного предводителя. У тебя, вероятно, множество друзей?
— Увы, Макумазан! Я богата только заботами. Муж мой скуп и копит, как муравей к зиме. Ему жалко даже этого плаща, который я себе сделала. А что касается друзей, то он так ревнив, что ни с кем не позволяет мне дружить.
— Он не может ревновать тебя к женщинам, Мамина!
— Женщины! Пфф! Я не люблю женщин. Они очень нехороши со мной, потому что… Потому что… Может быть, ты сам догадаешься, почему, Макумазан, — ответила она, бросив быстрый взгляд в маленькое дорожное зеркальце, висевшее на фургоне, — я недавно причесывался перед ним — и мило улыбнулась.
— По крайней мере, у тебя есть муж, Мамина, и я думал, что теперь…
Она подняла руку.
— Мой муж? О, лучше бы его не было! Я ненавижу его, Макумазан! А остальные мужчины… нет! Я никогда никого не любила, кроме одного, чье имя, может быть, ты случайно помнишь, Макумазан.
— Я полагаю, ты говоришь о Садуко, — начал я.
— Скажи мне, Макумазан, — с невинным видом спросила она, — белые люди очень глупые? Ты, кажется, поглупел за время, которое провел с белыми? Или у тебя плохая память?