Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада
Шрифт:
— Я тоже, — согласился я, прощаясь.
Два дня спустя Мапута снова пришел ко мне рано утром. Король желал меня видеть. Я застал его восседавшим на главной площади крааля. Перед ним стояли начальники королевского полка амавомбов.
— Макумазан, — сказал Панда, — я получил известие, что большая битва между моими сыновьями состоится на днях. Я посылаю наблюдать за ходом сражения мой собственный королевский полк под предводительством Мапуты, очень искусного в военном деле. Прошу тебя, отправляйся с ними и помогай своими мудрыми советами. Вот мой приказ тебе, Мапута, и вам, начальники: не принимайте участия в сражении, пока не увидите, что мой сын Умбелази упал в
Они хором повторили его слова.
— А ты что скажешь, Макумазан? — обратился он ко мне.
— Король, я же сказал, что пойду, хотя и не люблю войну. Но я сдержу свое обещание, — ответил я.
— Тогда приготовься, Макумазан, и вернись сюда через час. К полудню полк выступает.
Я передал фургоны на попечение нескольких зулусов, присланных Пандой. Мы со Скаулем оседлали своих лошадей, взяли ружья и столько снаряжения, сколько могли унести. Мой верный Скауль сопровождал меня, хотя я советовал ему остаться.
Подъехав к краалю короля, мы увидели выстроенный на площади в боевом порядке полк амавомбов. Четыре тысячи воинов лет под пятьдесят, все как на подбор. Великолепная картина: белые боевые щиты и сверкающие копья, шапки из выдры и коротенькие юбочки из бычьих хвостов, белоснежные эгреты, развевающиеся на головах. При моем приближении полк встретил меня приветственными криками. Я уже говорил раньше, что зулусы знали и любили меня, а то, что белый человек сопутствует, а может, и сражаться будет с ними плечом к плечу, придавало им бодрость. Мы подождали, пока шла длинная вереница юношей — несколько сотен — наше, так сказать, интендантство. Они несли циновки, кухонные котлы, гнали скот. Затем в сопровождении нескольких слуг вышел из своей хижины Панда. Он произнес что-то вроде молитвы, бросая в нашу сторону какой-то порошок.
Король закончил, а Мапута поднял копье — и весь полк в одну глотку трижды рявкнул: «Байет!» Это был салют королю, прозвучавший, словно раскат грома. Снова Мапута поднял копье — и все четыре тысячи голосов грянули национальный гимн «Ингома». Полк выступил под неистовые звуки этой зловещей мелодии. Мне кажется уместным привести некоторые слова этого гимна, так как они никогда нигде не были записаны:
«Ба я м’зонда Ба я м’лойнза Изизье зонке Ба зонд’Инкузи».
В буквальном переводе слова эти означают:
«Они (враги) его (короля) ненавидят,
Они призывают проклятия на его голову,
Все в этой стране Страшатся нашего короля».
Когда «Ингому» поют двадцать или тридцать тысяч воинов, бросаясь в бой, то это действительно нечто потрясающее. Ранним утром 2 декабря я очутился с амавомбами в месте, известном под названием Индонда-кузука. Это равнина с несколькими возвышающимися над ней сопками, лежащая в шести милях от границы Наталя, от которого она отделена рекой Тугелой.
Амавомбам был дан приказ не ввязываться по возможности в битву. Мы заняли позицию приблизительно на расстоянии одного километра от фактического поля сражения, на сопке, напоминающей формой огромный курган. Впереди на расстоянии пятисот метров находился другой, более низкий холм, а позади нас тянулись кусты мимозы, спускаясь к берегам Тугелы, протекавшей в четырех километрах от нашей позиции.
Утро выдалось прескверное — холодное и туманное. Я спал, завернувшись в одеяло, под мимозой. На рассвете меня разбудил гонец, передавший, что Умбелази и белый человек по имени Джон Дэн хотят меня видеть. Я встал, чтобы привести себя в порядок — перед туземцами в растрепанном виде я никогда не показывался. Помнится, я как раз причесывался, когда
В клубах утреннего тумана вырисовывалась его гигантская фигура. На широком лезвии копья вспыхнул свет, и мне показалось, что ко мне приближается какое-то неземное существо. Он остановился, кутаясь в плащ и вращая глазами. Тревожное, нерешительное выражение его лица подсказало мне, что он осознает страшную опасность, нависшую над ним. Мрачно и задумчиво, потупив глаза и скрестив на груди руки, стоял статный и красивый Садуко. «Злой гений», — подумал я. С белым — молодым и сильным, с ружьем и трубкой во рту, пришедшим с ними, я не встречался. Нетрудно было догадаться, что это Джон Дэн. Его сопровождали тридцать или сорок зулусов из правительственных войск Наталя, одетых во что-то вроде мундира и вооруженных ружьями. С ними же прибыл и отряд из двухсот или трехсот туземцев из Наталя, вооруженных метательными копьями.
— Добрый день, — сказал я, пожимая Умбелази руку.
— День, не освещенный солнцем, не может быть добрым, Макумазан, — ответил он. Слова эти мне показались зловещими.
Он познакомил меня с Джоном Дэном, который, по-видимому, был рад встретить человека своей расы. Я спросил о цели их посещения, и Дэн пустился объяснять, что накануне вечером капитан Уомелей, начальник пограничного отряда в Натале, послал его сюда, чтобы он попытался примирить враждующие партии. Он заговорил о мире с одним из братьев Умбелази, но тот высмеял его и заявил, что они достаточно сильны, чтобы справиться с узуту, то есть партией Сетевайо. Тогда Дэн предложил переправить ночью через брод реки Тугелы женщин, детей и скот в Наталь, где они будут в безопасности. Брат Умбелази и слышать не хотел об этом. Сам же Умбелази в это время отсутствовал — искал помощи у правительства Наталя. Так Дэн ничего и не смог сделать.
— Какой набитый дурак! — сказал я громко по-английски. — Не можете ли вы повлиять на Умбелази и хотя бы сейчас переправить через реку женщин и детей?
— Боюсь, теперь уже поздно, мистер Квотермейн, — ответил он. — Узуту наступают. Смотрите сами, — он подал мне подзорную трубу.
Я влез на большой камень и вгляделся в расстилавшуюся передо мной равнину. Туманная даль казалась черной от наступающих войск. Расстояние не мешало рассмотреть, что шли они медленно большим полумесяцем. Фланги напоминали тонкие рога месяца, а центр казался плотной, широкой массой. Вырвавшийся из-за туч луч солнца сверкнул на их копьях. На мой взгляд, их было двадцать — тридцать тысяч.
— Да, они идут, — резюмировал я, слезая с камня. — Что вы намерены сделать, мистер Дэн?
— Повиноваться приказу и постараться обеспечить примирение, если найду кого-либо, кто захочет мириться, а если нет… ну, тогда придется сражаться, вероятно. А вы, мистер Квотермейн?
— Повинуясь приказу, останусь здесь. Если только, — прибавил я с сомнением, — эти амавомбы не закусят удила и не удерут со мной.
— Насколько я знаю зулусов, они удерут до наступления ночи, мистер Квотермейн. Но почему бы вам не сесть на коня и не уехать со мной?
— Я обещал остаться, — сердито проворчал я.
Я сам понимал, что мне здесь не место. Я посмотрел на дикарей вокруг меня, зловеще сжимавших свои копья, представил тысячи дикарей, наступающих на нас, и душа моя ушла в пятки.
— Отлично, мистер Квотермейн, вам виднее, что вам надлежит делать, надеюсь, вы выйдете невредимым из всей этой передряги.
— Желаю вам того же самого! — ответил я.
Джон Дэн повернулся, и я слышал, как он спросил Умбелази, известно ли ему что-нибудь о передвижении узуту и об их плане битвы.